– А вы знаете, сколько мне лет?
– Нет, и знать не желаю. Мне вообще…
– Тридцать семь.
– Сколько?!
– Возраст многих поэтов и художников, ушедших в мир иной.
– Не может быть. Вы врете.
– Показать паспорт?
– Покажите.
– Он не со мной.
– Вот вы уже и финтите.
– Отнюдь.
– Так и будем сидеть, как Рембрандт с Саскией?
– Меня радует ваш культурный уровень.
– Андрей, я прошу вас, прекратите этот цирк! Завтра вам будет стыдно.
– А вам?
– А я завтра уезжаю.
От этой новости он ослабил объятия, и она, выскользнув из его рук на свободу, крикнула в сердцах:
– Ну вот что, убирайтесь ко всем чертям! Слышите?
– Хорошо. Успокойтесь. Только зачем все эти высокие слова о духовной поддержке сельчан, а, Татьяна Михайловна? Или «ради красного словца не пожалею и отца»?
– Хорошо. Я остаюсь. Но вам я больше не позирую. Понятно?
– А в этом уже нет острой необходимости. Композицию я выстроил, позу нашел, а лицо можно написать с другой женщины.
– Например, с Оксаны?
– А почему бы и нет?
Он встал и, не оглядываясь, вышел из дома.
Прижимая к груди охапку цветов, Татьяна шла по сельскому кладбищу. Она спросила у женщин, сидящих на лавочке возле одной из могил, не знают ли они, где находятся могилы Федора и Анны Кармашевых. Одна из женщин, подумав, вспомнила:
– Вон туда идите, на старое кладбище. Они на главной дорожке лежат. Оградка у них большая, зеленая. Найдете.
Татьяна и в самом деле быстро нашла это место. Стальную оградку, отметила она, красили не так давно, да и могилки ухожены. Значит, не забывают дети и внуки стариков. Татьяна вошла в оградку, положила цветы на могилы, постояла, потом села на скамейку.
Солнце многочисленными зайчиками играло на березовой листве, легким трепетанием отзывающейся на слабый ветерок. Синицы и трясогузки звонкой перекличкой праздновали рождение теплого июньского дня. Татьяна ни о чем не думала. Вернее, ее мысли, такие же легкие, как этот ветерок, не задерживаясь подолгу, летели и летели одна за другой беспечно, в пустоту. Это «легкомыслие» почти убаюкало ее, сидящую в оцепенении под сенью березы.
Но, видать, не суждено нам в зрелом возрасте в полной мере вкусить сладкий мед беззаботности, отдохнуть от тяжких дум и бесконечных дел.
– Ты что тут, касатка, устроилась? Родня, что ль, какая лежит в могилках-то?
Татьяна повернулась направо и увидела согбенное существо не более полутора метров ростом, в залатанной шерстяной кофте неопределенного цвета и длинной сатиновой юбке. Откуда взялась эта древняя старуха, Татьяна так и не поняла. Как будто с неба свалилась или вон с той большущей березы. Видно, несмотря на древность, она не потеряла ни слуха, ни зрения. Да и разум был в порядке.
