– Где девка-то, куда она подевалась? – растерянно спросил Витек, смущенно пряча взгляд от собратьев по оружию.
На угрюмых лицах подельников крупными буквами было написано, что утрата потерпевшей приравнивается к растрате казенного имущества. Налицо халатное отношение к материальным ценностям.
– Дак, мы думали, что она у тебя под рукой, – хрипло пропищал Колек.
Чуркин отчаянно завертел головой, пытаясь заглянуть в Левины глаза. Но капитанский взгляд оставался неприступным, он был готов разнести вдребезги целую морскую эскадру. Взгляд олицетворял твердость, тверже которой на земле ничего больше нет и не было. Кремень, а не взгляд.
– Ищите девку, – отрывисто бросил Витек и прошагал в кухню.
За перегородкой раздались выстрелы. Автоматная очередь косяком прошлась по стенам. Никого. Оксаны в кухне не было. Колек, нелепо суетясь, заглядывал под диван, таскал по полу коврик, нашаривая руками дверцу в потайной ход. Но никакой дверцы в полу не было. Вообще, ничего не было, ни девушки, ни дверцы. Лева тихо улыбался краями губ, он сидел в стороне, уединенно, а улыбался незаметно, даже Чуркин ничего не заметил. И собратья по оружию не увидели улыбки на лице капитана. А в квартире поселилась тайна. Загадочная и красивая.
* * *
Уныло моросил мелкий дождик. Мокрый асфальт был залит бензиновой пленкой, тускло отсвечивающей радужными разводами, проезжавшие по улицам машины шумно разбрызгивали по сторонам фиолетовые струи, заливая прохожих с головы до ног. Небо будто продырявилось, вдруг превратилось в сито и сыпало, сыпало, сыпало на город крохотные бусинки влаги, налипавшей на дома и людей невидимой, но влажной оболочкой. Валентина стояла у Владимирского собора с протянутой рукой. Ей казалось, что она вся отсырела, разбухла, вода проникла в каждую клеточку. А мимо шли люди. Много людей, огромная толпа народа. Миллионная масса равнодушия. И все они стыдливо спешили, будто не видели протянутой женской руки. Они вообще никого вокруг себя не видели. Валентина все-таки вышла на паперть, сдержала свое обещание. Она не придумала ничего лучше. Сбежав от Кудрявого, Валентина понимала, что ее станут искать у Левиных друзей. И она не пошла к ним, боясь подвести под монастырь ни в чем не повинных людей. Тупое отчаяние привело Валентину к нищим, поставив любовь на колени перед судьбой. Мыслей не было. Денег тоже. Их нужно было достать, выпросить, вымолить на коленях. Валентина покачалась на крепких ногах и неожиданно бухнулась оземь, упершись круглыми коленками, обтянутыми капроновыми чулками, прямо в мокрый асфальт. Рука вздернулась вверх, будто просила подаяния у того, кто был выше всего и всех. Он возвышался над людской юдолью с огромной лейкой в руках и нещадно поливал промозглой сыростью вечную человеческую отчужденность. Валентина выпрашивала милостыню у самого создателя. Кто-то сжалился над тугими капроновыми коленками, стоявшими прямо в сточной воде. Неожиданно в женскую руку бросили десятикопеечную монету, затем истертый полтинник, вскоре сверху заблестел новенький рубль. Толпа была сегодня возвышенно милосердной, особенно отзывчивой к чужому горю. Люди надеялись откупиться от будущих несчастий. Но стоимость будущих бед была какой-то незначительной, грошовой. Слишком дешевой. Валентина тихо злилась на себя. Она плакала и молилась, желая избавиться от злобы. А злилась женщина не на людей – на себя, на свою глупость злилась. И заодно на весь белый свет. На нищенские подачки далеко не уедешь. Надо ограбить банк. Какой-нибудь. Любой. Первый попавшийся. Надо украсть деньги. Незаконно присвоить чужое добро. Потом можно отмолить. Ведь деньги нужны на святое дело. Жена да убоится мужа своего. Но Валентина Леву не боялась. А чего его бояться-то? Жена да спасет мужа своего. Валентина никогда не слышала ни единого слова о спасении супруга. Ни в церкви, ни в миру. Но внутри она была убеждена, что спасать Леву надо. Чего бы это ни стоило. Даже ценой великого греха. Валентина прикрыла глаза и вдруг услышала тихий шепот:
