Коль золото бы продлевало жизнь,
Другого не имел бы я желанья.
Как золота скопить себе побольше.
Тогда, приди ко мне седая смерть,
Ее назад отправил бы я живо.
Ей дав сокровища мои в подарок.
Но если злая Парка
Того не дозволяет.
Не нужно золота мне больше:
Любовь и дорогие яства
Аристотель. Если вы желаете признавать философией лишь ту, что имеет дело с нравами людей, что ж: в моих трудах по вопросам этики[32] есть вещи, весящие не меньше, чем ваша песенка; ведь в конце концов непонятность, в которой меня обвиняли и которой в самом деле грешат некоторые мои книги, полностью отсутствует во всем том, что я написал по этому предмету. И весь мир признал, что нет ничего более прекрасного и очевидного, чем то, что я сказал о человеческих страстях.
Анакреонт. Какое заблуждение! Дело вовсе не в том, чтобы дать страстям определение по методу, который вам приписывают: дело в том, чтобы их побеждать! Люди охотно предоставляют философии рассматривать их несчастья, но не дают ей их исцелять. И они открыли секрет, как создавать этику, которая волнует их почти так же мало, как астрономия! В самом деле, можно ли удержаться от смеха, глядя, как люди проповедуют презрение к богатству за деньги и как трусы ведут споры об определении мужества!
Гомер. В самом деле, нельзя выразить достаточно полного восхищения всеми теми баснями, которые вы мне только что прочли. Вы должны были владеть очень большим искусством, позволившим вам заложить в маленькие рассказы самые значительные, какие только есть, нравственные наставления, а также спрятать ваши мысли под столь правдивыми и безыскусственными образами, как эти.
Эзоп. Мне очень лестно получить похвалу за это искусство именно от вас: ведь вы так хорошо его понимали.
Гомер. Я? Никогда я этим не похвалялся!
Эзоп. Как! Разве вы не претендовали на то, что в ваших поэмах заключены великие тайны?
Гомер. Увы! Никогда и никоим образом.
Эзоп. Между тем все ученые моего времени это утверждали! Не было в «Илиаде» и «Одиссее» местечка, которому они не приписали бы самый блестящий аллегорический смысл. Они утверждали, что в ваших сочинениях заключены все тайны теологии, физики, морали и даже математики! Правда, им было несколько трудно эти тайны раскрыть: одни места содержали в себе нравственный смысл, другие — физический; но, в конце концов, они соглашались на том, что вам было известно решительно все на свете и вы поведали все это тем, кто мог хорошо вас понять.
