Все это возвращает нас в прошлый январь, когда мы с Энджи нашли мертвую сойку, мирно лежащую на снегу в ожидании первого прохожего домашнего кота, который ее раскурочит. А ведь это чертовски красивая птица, так что я отнес ее Дадли сделать чучело. В общем, только для моей постоянной коллекции, поэтому не думаю, что у меня будут какие-то неприятности, пока я не соберусь ее продавать.
Дадли пятьдесят один, и он похож на бульдога. Смуглый и кривоногий, с большими руками, выдающейся челюстью и морщинистым лбом, он абсолютно не думает о собственном собакоподобии. Хотя, не в пример бульдогам, решительность и прямоту Дадли можно отнести главным образом на счет его вундеркиндовых мозгов. Мы познакомились восемь лет назад в жюри присяжных по одному делу о хлыстовой травме, и старшина присяжных из него получился дьявольский. Но подлинная дружба между нами возникла только на следующем деле, где нам пришлось заседать. Понимаете, если вас раз в несколько лет привлекают заседать в суде присяжных, не редкость и на следующем процессе встретить кого-то из прежних товарищей. В этот раз мы были в разных жюри и табу на совместные обеды на нас не распространялось (вдруг присяжные станут трепаться о деле, а это – ни-ни).
– Лучшего чучела сойки тебе, бывалому старьевщику, не найти!
Толстым пальцем Дадли ткнул в меня из-за верстака, лишь я вошел в студию. Он сидел за компьютером, который со всей периферией – модемами, зип-драйвами, зап-драйвами и всем, что там бывает, – аккуратно разместился на столе с выдвижной крышкой. Сидел Дадли, откинувшись в старом деревянном стуле на колесиках, который я добыл ему на Парк-авеню, и в своей экипировке походил на бульдога, заделавшегося шерифом где-то на Юге: красные подтяжки и рабочие рубашка и штаны цвета хаки.
Вдоль стен шла деревянная обшивка, а поверху – полочка, на которой красовались с полсотни чучел певчих птиц под стеклянными колпаками. А над ними на голых стенах теснились дюжины фотографий в рамках и картин – все с певчими птицами.
– А уж это я буду судить, Дадли. На своем веку я повидал немало птичьих чучел.
Я протянул руку. Ой, я забыл. Дадли тактилофоб, он ни с кем не здоровается за руку. И вообще – старается не трогать ничего без необходимости. Нью-Йорк в глазах Дадли – это рассадник гриппа. Вообще-то его паранойя имеет некоторые основания, как начнешь оглядываться и замечать опасность заразы в обыденных вещах: кнопках лифта и банкомата, дверных ручках, перилах. Когда только можно, Дадли тычет в банкомат мизинцем, кнопки в лифте нажимает локтем, а дверь толкает плечом или старается войти в тот момент, когда кто-то выходит. Перчатки? «Они только собирают микробы», – утверждает Дадли.
