Козицкий рассказывал про него Фёдору. «Однажды дворянские вертопрахи заспорили. Один другому толкует: «Дворянство должно по чину даваться: достиг по службе чина — будь дворянин». Другой в крик: «Подлому сословию ни по службе, ни по чинам дворянства давать нельзя!»
Вскочил Мотонис, глаза горят: «Подлого нет у меня никого! Земледелец, мещанин, дворянин — всякий из них честен и знатен трудами своими… Подлы только те, что имеют дурные свойства, производят дела, законам противные!»
Ох, тут поднялось!.. Словно медведь без огляда лапу свою в гнездо осиное сунул!»
Сказывая это, Козицкий смеялся, лукаво посматривая на Мотониса… Нрава веселого был Григорий Васильевич, не унывал никогда. Мотонис молчал, молчал и сам хохотать принялся…
Как-то вечером шли вдоль Невы-реки. Мотонис обо всём спорит посмеиваясь, а то в досаде через край, перекипая, плещется… Козицкий смеётся:
— Философы больше надеются, нежели желают. Как, Фёдор, а?
— Из меня философ плох, — голова курчава.
Копыта по мостовой зацокали, ражий молодец конной гвардии проскакал, рукой махнул…
— Алёшка Орлов. Этот «в люди» выйдет. Красив сатана!
— Конь его красит, — опять закипел Мотонис, — вон она грива да хвост какой!
— Быть при дворе в фаворе ему!
— Кому, коню?!
— Какому коню… Алешке!
Не вытерпел Фёдор:
Всадника хвалят хорош молодец,
Хвалят иные хорош жеребец!
Полно, не спорьте и конь и детина
Оба красивы, да оба скотина!
Ну и хохотали же… И они и луна — бесстыжая баба, — речи скоромные слушая, рот до ушей растянула.
— Молодец, Фёдор! Из тебя не только актер великий, но и пиит, может статься, когда получится!
— И будет всех знатных пиитов у нас на Руси трое!
— Как это так?
Смеётся Козицкий:
— Вчера Сумароков к Баркову Ивану Семёновичу, что в академии не званьем, а больше похабством в виршах своих знаменит, пристал: «Кто в России лучший пиит?» Ну, думаю, льстя ему, скажет Иван Семенович: «Сумароков!» Как же бы не так! Первый в России пиит, говорит, — Ломоносов, а второй буду я. Сумароков и слов не сыскал на ответ, ушёл. И опять хохотали и шли, держась за руки, вдоль реки Невы, молодые да озорные…
* * *
Несмотря на все трудности, неустанной заботою Ломоносова университет в Москве учредили. В Москве, где, как говорил Александр Петрович, «улицы аршина на три невежеством вымощены». Года ещё не прошло, русский театр в столице открыли, а ещё год миновал — Академию художеств…
Сиверсы разные в крик: «Немцы-де русских во всём превзошли, надобно русским ума у них одолжаться, свой в пренебрежении кинув!»
