Камер-фурьер журнал закрыл, к себе придвинул, голову на него уронил… задремал.
Тишина. Часовой под окнами ходит, под ногами ледок хрустит.
* * *
В горницах Смольного двора не спят комедианты, одно за другим в памяти перебирают.
В бархатном камзоле, в дорогих кружевах, осыпанных табаком, шумный, быстрый, словно живущий наспех, прибежал Сумароков на сцену — не то смеётся, не то плачет, не то сейчас браниться начнёт.
— Скажу — игра ваша была токмо что природная, искусством не украшенная. Так-то! А ты, сударь мой, — закричал вдруг, ногами затопал на Якова, — запамятовал, что нельзя воединожды служить и Мельпомене и Талии! Ищи крова в доле искусного в комедиях Молиера, но беги, несчастный, от Вольтера и Сумарокова! — Зачихал, зафыркал, табак рассыпая. — Ты, Фёдор, ладно скроен, но всё-таки… — Стоит Фёдор, ждёт, пока пыль табачная не осядет, не доскажет Александр Петрович.
— …Всё-таки ломать тебя надобно! Красоте, помимо природной, иная форма долженствует. Велик Шекспир, а господин Вольтер, к моему удовольствию, его варваром обозвал, а меня российским Расином[19] именует… Вот как!
Дворцовыми коридорами шли к выходу. Навстречу, как стая, ветром раздуваемая, придворные дамы в платьях широченнейших. Всю залу загромоздили. Посередь их, гусак гусаком, на одеревенелых ногах, в диковинном мундире человечишка.
Глянул на него Фёдор, ахнул: тот самый тощий парень с визгливым голосом, что на Москве немца Фёдорова наградил! «Кланяйтесь, кланяйтесь, варвары!» — прошипел Сумароков, каменея в низком поклоне. Согнулись, кто как умел, и ярославские ребята.
— Это что за чучела! — просвирестел гусак. Дамы замерли, любопытствуя.
— Веленьем государыни доставленные из Ярославля для представления тражеций и комедий актеры, ваше-высочество! — отрапортовал Сумароков.
— А, барабанщики!
И стая вместе с гусаком прошелестела прочь…
— Великий князь Пётр Фёдорович! — пояснил оробевшим ребятам Александр Петрович. — Более в экзертициях воинских сведущ, нежели в искусствах. Наследник престола русского… из немцев.
* * *
Яков стоит у окна сам не свой, графа Сиверса вспоминает… Ребята смеются, уткнувшись в подушки, одеялами смех тушат, — кто его знает, как здесь положено по ночам быть!
— Ты расскажи, как он тебя исповедовал?
— Будет вам. Тоже… смешно им!..
— Не угодил, стало быть, Яша, играючи чёрта?
— Ему угодишь…
— То-то и оно! — рассердился Фёдор. — К иностранному глаза и уши у здешних персон приучены, чёрт твой не ко двору пришёлся. А как его, нашего чёрта, что в соломе, в овине да в банях на полках живёт, к менуэту да контрдансу приучишь! Исконное русское, даже чёрта нашего, на свой лад ладят!
