Стиснутый объятиями, Фёдор только бормотал:
— Как же это вы!
— Садись, садись… делай привал! — шумел Майков. — Чёрт по этой дороге скакал, скакалку потерял! Мы вон осью обзаводимся!.. С Москвы?
— В берг-коллегию надобность была по делам… Ноне я, Иван Степанович, заводчик. Помер отчим-то…
— Фёдор Васильевич? Ну, царство ему небесное! Хоть трудно ему там будет… к расколу тянулся старик… Ну, как в Москве, намаяли поди подьячие, а?
Усмехнулся Волков:
— Подьячие, что пчёлы… Без взятка пчела не пчела, так и подьячие!
Вернулся Фёдор домой растревоженный, неласковый, в непокое. Правду сказал Афанасьичу: «Другая звонница манит!» Ехал с Москвы, решил накрепко: театр строить, комедии играть.
Решить-то решил, а с чего начинать — додуматься трудно. Почти всё лето с заводом маялся. Потом не выдержал: Якова Шуйского да Лёшку Попова, что копиистом служил в провинциальной канцелярии, сыскал, о затее поведал. Лешка — Ване Дмитревскому рассказал, тот за собой посадских привёл: Скочкова да Галина, Галик — Иконникова, Иконников — Семёна Куклина, Куклин — Якова Попова. Всем затея по сердцу пришлась, торопят: давай начинай! Ну и пошло… Стали собираться у Фёдора во дворе, в сарайке. А уж заморозки, холода пошли. По утрам в ведрах вода леденеть стала, да ничего! Неграмотных грамотные с голосу учили, наряды шить взялись. Галик картузное да колпашное ремесло знал — кроит и режет. Матрёна Яковлевна доглядела, отобрала у колпашника крашенину да холст, свои руки умелые приложила. Фёдор «першпективы» малевал, облака делал. Хорошие вышли облака. Сколько театру русскому ни стоять — лучше этих облак уже не сыскать, не придумать!
Опять забота: какую пьесу учить? У Фёдора их десятка два скоплено… Тут тебе «Титово милосердие» и «Покаяние грешного человека», «Хорев» да «Синав и Трувор», сочиненные господином Сумароковым, а еще Тредьяковского и Ломоносова не представленные нигде «тражедии». Ох, и спору же было! Кто за «Хорева» горой стоит, кто за «Покаяние грешника». Однако, узнавши, что в «Грешнике» для рая облака надобны, Скочков вступился за «Грешника» с ожесточением окончательным.
И начался во дворе честной вдовы Матрёны Полушкиной звон колокольный, церковное пение, стук сковород в преисподней, гром небесный… У соседей со двора на двор шёпот идет: «Вот те заводчик, вот те наследник Полушкина, ой, бабоньки, конец света! Антихрист копытом топочет!»
Немудрёная пьеса митрополита Дмитрия Ростовского: чёрт со всей преисподней, ангел с небожителями и человек — лишь один… Между чёртом и ангелом! К греху склонится — чернеет одежда, к добру обратится — белеет балахон. Изо дня в день дергал нитки да крючки к заплатам Фёдор, достиг: ни черти, ни ангелы уследить не могли, как опадает чернота грехов, как светлеет одежда праведного.
