С озера тянулась и плыла, обволакивая прибрежное кустовье, пелена тумана. Зазолотились куполки звонницы, коснувшиеся там, у себя, наверху, переливчатой нежности зари.
Не рушат тишины лёгкие перестуки вёсел о деревянные уключины лодок на озере — архиерейская челядь плывёт к острову за накошенным с вечера сеном и ночным уловом рыбицы.
Спит Ростов Великий. Утренняя дремота нежит безмолвные слободки, да улочки-кривули, и топкие речушки, и родниковые овражки.
Спит митрополичий двор…
Спит воеводский приказ, куда ещё до полночь пойманы были и пытаны посадские бобыли, взятые «за-караул»[11] с «сумнительным к пожарному случаю при них оружием»… Уже не надобен светляк-фонарь, что давно чадил и мигал, подсвечивая веревочную паутину звонницы, каменные плиты переходов да матовые от росы бока колоколов…
Смотрит Фёдор со своего поднебесья, и кажется ему, что плывет он над озёрными туманами, над полями и перелесьем навстречу тихому половодью утреннего света.
— …Хорошо у тебя, дед, тут, наверху!
Руки Афанасьича быстро, но не торопко ссучивают верёвки, что протянулись к языкам колоколов — телепням.
— И то правда, — отозвался старик, — облака, да голуби, да я… Никто не тревожит… Звоню. У немцев звона нету. Клеплют да в било бьют… Одна Русь колокольный звон содеяла. А звонят кто? Митрополиты, владыки? Как же! Один Иона[12] понимал колокола… Так что с одного-то. Звонят пономари голодные да посадские бобыли, людишки охудалые… А звоны наши древние. Досифей, царство ему небесное, сказывал: «Иона звонарей по письменным знаменным знакам да по крюкам наставлял»… Ноне знаки те утеряны. Учат как бы лишь… От того вред колоколу, начнёт разноголосить и сам, будто к тому приобыкнет… Вона висит такой, Козлом прозван. Надо каждого, как сыновий голос, знать! Потянет ветерок, стань под ними, слушай: звенят! Конечно, не звон, так, вздох один звона… А в непогодь молчат. Один Голодарь урчит… Это колокол страшной жизни… Отлили его, гляди, по ободу что написано: «В память великого глада и мора на людей зане ядаху люди псину и мертвечину и ино скаредное…» Понимать надо!
— Помер, говоришь. Досифей?
