Дед согласился и к вечеру уехал.
— За Савраской гляди! — крикнул он, выезжая с луга. — Развидняет — приеду, копнить начнем!
— Ладно, — отмахиваюсь я и с нетерпением жду, когда дед скроется из виду.
Напрямик направляюсь к озеру.
На том месте, где мы тонули с Пронькой, уже ничего не напоминало о случившемся. Только в траве я нашел кусочек бумажки — от затычки.
Я направился в осинник, что стоял отдельным островком у озера. Чем ближе подходил к нему, тем больше овладевала мною робость. А когда вступил в лесок с трепетно вдрагивающими листьями, то совсем растерял свою храбрость. За каждым деревцем мне чудился притаившийся человек. Над самой головой громко чокнул дрозд и, сорвавшись с дерева, наделал шуму. Сердце оборвалось, и меня обдало жаром.
Я не выдержал и повернул обратно.
На покос вернулся быстрее, чем шел с него, и только у своего шалаша вздохнул свободно.
Сводил лошадей на водопой. Они напились и долго глядели в степь. С черных бархатных губ, дробясь, падали в речку капли. Савраска ударил ногой по воде и тихонько заржал. А у меня от какой-то непонятной грусти сжалось сердце. Может, от красоты степной в этот час.
Пока солнце еще высоко, чувствую себя хорошо и собираю клубнику. Но вот упала от рощи фиолетовая, еще теплая тень, верхушки облило расплавленной медью, и меня охватывает чувство одиночества. Как-никак все же один в поле.
В траве яростно бьют перепела: «Спать пора! Спать пора!»
Я иду к шалашу.
Солнце село, но воздух еще светится, и все вокруг становится синё. Посинел лес, посинела степь, загустела синева небосвода, на краю которого тлела узкая полоска малиновой зари, словно кто провел ее кисточкой. Над Ключаркой забелел туман, потянуло прохладой.
Запахи унялись, стали едва внятны, только еще крепче наносит угарным багульником.
Затихло все. Изредка встрепенется в дремоте пташка, чивикнет себе в теплую запазушку, и опять тихо.
Взошла луна, яркая, будто только что умытая ключевой водой. На речку легла дрёма лунного света.
Я развел костер и сел у входа в шалаш. Свет от костра лежал красным мигающим пятном, за ним — непроглядная тьма. Все изменилось, увеличилось в размерах, стало таинственным и жутким. Завороженно-молчаливая роща пододвинулась ближе к огню.
Ночь. Луговая. Тишь.
Но тишина оказалась полна каких-то приглушенных шорохов, неясных звуков, и чудится, что из тьмы кто-то в упор глядит на тебя. В голову лезут всякие Аленушки и братцы Иванушки, кикиморы болотные. Мерещится крест, что покосился возле дороги в город. Говорят, на том месте убили лихие люди бийского купца. И сейчас есть такие люди. И кто-то скрывается в лесу. Кому нес еду Пронька?..
