способен увлечь пытливый ум!»
София не успела ответить мне, ибо все наши мысли заняты были открывшимся нам ужасным зрелищем… Первое, что бросилось нам в глаза, были два джентльмена, изысканно одетые и при этом обливающиеся кровью… Мы приблизились… То были Эдвард и Огастес… Да, дражайшая Марианна, это были наши мужья. София издала пронзительный крик и рухнула наземь как подкошенная. Я истошно закричала и впала в безумие. Некоторое время мы обе были без чувств, когда же наконец пришли в себя, спустя несколько мгновений лишились сознания вновь. Час с четвертью не могли мы выйти из этого прискорбного состояния: София всякую минуту падала в обморок, а я столь же часто впадала в безумие. Наконец жалобный стон незадачливого Эдварда (только в нем еще теплилась жизнь) окончательно привел нас в чувство. Пойми мы сразу, что хотя бы один из них жив, мы бы, вероятно, так не отчаивались и что-то предприняли; но коль скоро мы сочли, когда их увидели, что их уже нет в живых, то решили, что помочь им уже невозможно, и полностью предались горю. Вот почему, стоило только нам услышать стенания моего Эдварда, как мы тут же перестали сокрушаться, со всех ног бросились к бедному юноше и, упав перед ним на колени, взмолились, чтобы он не умирал.
«Лаура (прошептал он, вперив в меня мутный взор), боюсь, я перевернулся…»
Я была вне себя от радости — ведь он еще был в сознании.
«Ах, скажи мне, Эдвард (вскричала я), умоляю, скажи, пока ты еще жив, что произошло с тобой с того ужасного дня, когда Огастеса арестовали и судьба нас разлучила».
«Да…» (начал было он) и, издав глубокий вздох, скончался.
София тут же вновь упала в обморок. Мое горе выразилось иначе. Я потеряла дар речи, глаза мои закатились, лицо стало бледным, как у покойника, и я почувствовала, что разум меня покидает…
«Только не говорите со мной о фаэтонах (закричала я не своим голосом)! Дайте мне скрипку… Я сыграю ему, я утешу его в этот горький час… Эй вы, нежные нимфы, берегитесь громовых раскатов Купидона, бегите разящих стрел Юпитера… Взгляните на эту еловую рощу… Я вижу баранью ногу… Мне сказали, что мой Эдвард не умер, но меня обманули… они приняли его за огурец…»
Еще долго продолжала я издавать сии истошные и бессвязные крики над телом моего Эдварда…
Прошло уже два часа, как я оплакивала Эдварда и наверняка бы на этом не остановилась, ибо ничуть не устала, если бы София, которая только что в очередной раз пришла в сознание, не призвала меня задуматься о том, что приближается ночь и с каждой минутой становится все более сыро и промозгло.
