Привычно сжимая в огромном кулаке рукоять меча, варвар наконец остановился возле строения, показавшегося ему менее убогим, нежели прочие покосившиеся и словно вросшие в землю до самых крыш дома. Он окликнул хозяев — но ответом ему была прежняя напряженная тишина; однако за мутным окном мелькнула и тут же исчезла чья-то тень.
Во все более сгущающихся влажных сумерках это видение производило особенно странное и неприятное впечатление, но киммерийцу недосуг было предаваться особой озабоченности по поводу местного гостеприимства, и он, не тратя больше Силой голоса на безответные призывы, с размаху врезал ногой по деревянной двери, ведущей внутрь строения.
Очевидно, такого усилия не требовалось, ибо дверь оказалась незапертой; несомненно, в доме кто-то жил, во всяком случае, характерных для покинутого обиталища запахов затхлости и запустения Конан не почуял.
Только серые тени, словно прячущиеся по темным, освещенным лишь неверным колышущимся светом едва теплящегося очага углам, продолжали свою безмолвную пляску, и варвар ощутил, что к сосущему чувству голода примешивается противный липкий холодок необъяснимой тревоги.
— Эй, хозяева, — рявкнул он, разгоняя настороженную тишину, нарушаемую лишь сухим потрескиванием дров в очаге, — передохли тут все, что ли?! Если нет, так за подобное отношение к путнику, нуждающемуся в пище и крыше над головой, вас уж точно следует отправить бродить по Серым Равнинам! Верно, они вам больше по душе, чем мир живых людей!
— Не ори понапрасну, чужак, — медленный скрипучий голос заставил киммерийца резко обернуться в ту сторону, откуда он раздавался. — Никто не звал тебя, ты явился непрошеным гостем, но требуешь себе милости и внимания. Подумай, благоразумной ли это?
Конан увидел перед собой женщину, возраст которой было трудно определить — седые длинные космы тонкими, точно паутина, прядями свисали ниже плеч, и, судя по ним, она была старухой; но на самом дне ее тусклых, словно пеплом присыпанных глаз плескалось темное пламя. В них не было страха — скорее, странная насмешка, такая же, что стыла в уголках серых, в тонкую нить сжатых губ. И этот взгляд, тяжелый и неподвижный, и таинственная саркастическая полуулыбка наводили оцепенение и желание развернуться и бежать со всех ног, как можно скорее покидая это явно проклятое богами место. Однако киммериец был не из тех, что готовы, подобно вспугнутому зверю, делать ноги, едва почуяв опасность.
Он привык встречать врага лицом к лицу и сражаться, если есть в том необходимость, а столкнувшись с тайной либо загадкой, находить ответ на нее либо вырывать таковой силой. Тем более что слова женщины показались ему весьма оскорбительными: как она смеет полагать, будто он просит о некоей милости?
