– А за какой надобностью? – не отставал ямщик. Стрелец снова оглянулся на спящего подьячего и прошептал:
– По государеву велению.
– Понятно, – сказал ямщик. Это сообщение и опасливый тон стрельца его, казалось, не взволновали. Разговор прервался, но вскоре снова возобновился. Первым не выдержал служивый.
– По важному государеву делу едем, – уже нормальным тоном сообщил он. Ямщик молчал, ожидая продолжения.
– Подьячий-то бумагу важную везет, касаемо одного человека. Очень важную!
– Что за человек? – полюбопытствовал ямщик.
– Ивашка Костромин, не слыхал?
Ямщик отрицательно покачал головой.
– В Пустозерск сослан за волхвование и бесовские дела.
– Да ну? – удивился возница. – Неужели за колдовство?
– Точно, – подтвердил стрелец, – прелестные речи толковал, народ ими смущал. Вот его туда и спровадили.
– Но если он колдун, то почему его в живых оставили? – усомнился ямщик. – Царь-батюшка Алексей Михайлович страсть как не любит чародеев.
– Это верно, – важно согласился стрелец, – однако велика его милость, не стал изничтожать колдуна.
– Чем же знаменит этот Ивашка? – поинтересовался ямщик.
– Про то мне неведомо, – охотно продолжил стрелец, – но говорят, мог он пророчества вещать, и все, что он рек, сбывалось.
– Вон что! – протянул ямщик.
– Надо сказать, – продолжал стрелец, – много людей ему верило. Да не простых холопов, а и господ. С самим Никоном-патриархом близок был сей Ивашка. За одним с ним столом едал да пивал. А Никон-де, говорят, его братом величал.
– Но ведь патриарх-то в немилости у государя? – возразил ямщик. – В Ферапонтовом монастыре ныне, простой чернец.
– Верно, – откликнулся стрелец. – Никон-то его и укатал в Пустозерск.
– А ты говоришь – братом его величал, что-то нитка в иголку не лезет?..
– Дослушай вначале, – прервал стрелец. – Сей Ивашка Костромин правду рек, невзирая на чины, и Никону нарек, что осерчает на него государь; ну тот и спровадил его в Пустозерск.
– Теперь, стало быть, опала снята, – догадался ямщик, – коли патриарх сам в немилости, то быть твоему Ивашке на воле.
– Кто знает, – неопределенно проговорил стрелец и обернулся на завозившегося под полостью подьячего.
На свет выглянула всклокоченная голова. Сонное лицо с жидкой бородкой заозиралось по сторонам. Подьячий громко, с хрустом зевнул, потом посмотрел на стрельца.
– Много ты, Петруха, болтаешь, – лениво сказал он. – Длинный язык до добра не доведет.
– Что вы, Евлампий Харитонович, – оробев, забормотал Петруха.
