– Может быть, вам как-нибудь развлечься вдвоем?
На что Мицуру, вздохнув, сказал:
– Мисудзу очень похожа на меня. Мы с ней однояйцевые супруги. Если я пытаюсь заставить ее сделать что-нибудь не так, как я, мы оба оказываемся в параличе.
От этих слов у Итару остался привкус, точно он прожевал горсть песка. Позже он вынужден был признать, что у них и впрямь много общего. Впрочем, подумал он, пожив с таким человеком, как его брат, немудрено заразиться его меланхолией. Однако Мисудзу нисколько не уступала брату в способности переносить ту спертую, безвоздушную атмосферу, которую они оба создали.
Сторонясь внешнего мира, то есть общения с другими людьми, брат не выходил за пределы очерченного им круга. Он развивал околичные теории и оборонялся с помощью слов. Эта его привычка сказывалась и в общении с женой. Усматривая в самых незначительных словах Мисудзу какой-то глубокий, затаенный смысл, он затягивал ее в сети своей мозгологии. Стоило ей о чем-то заговорить, начинались бесконечные толкования и комментарии, в результате она предпочитала отмалчиваться. Однако и из ее молчания он ухитрялся извлекать скрытый смысл. В сознании брата сложился ложный образ Мисудзу, без сомнения не имеющий ничего общего с реальной женщиной. Но брат упрямо верил, что этот ложный образ и есть его жена. Он вбил себе в голову, что эта воображаемая жена как две капли воды похожа на него. Подлинная жена была всего лишь досадным недоразумением.
Итару хотел во что бы то ни стало разглядеть настоящую, живую Мисудзу. Он был убежден – живи его невестка с другим человеком, она бы легко высвободилась из скорлупы разумной монашки, кропотливо исследующей своего неприступного мужа.
В Осаке они взяли такси и направились прямо в гостиницу «Умэда». Сложили вещи – каждый в своем одноместном номере – и, приведя себя в порядок, выпили кофе в кафе на первом этаже. Оставалось еще два часа до обещанного появления Мицуру. Ни он, ни она не знали топографии Осаки, поэтому было решено предварительно встретиться с киотоским другом брата где-нибудь, где трудно потеряться, а затем уже вместе направиться к условленному месту. Темы разговоров, которые они вели в поезде, были полностью исчерпаны, для поддержания беседы требовалась новая, хоть сколько-нибудь будоражащая тема. Однако в преддверии тяжелого объяснения с братом оба, точно сговорившись, погрузились в молчание. Количество слов, отпущенных на один день, ограничено. Но так же ограничена и длительность молчания. Невозможно говорить бесконечно. И – непосильно долго хранить молчание. Впрочем, после давешней болтовни, в которой мешались правда и ложь, хотелось осторожнее обращаться со словами.
