Первый звонок.
Прощай, Иркутск с комсомольцами,
Уезжаем на флот добровольцами...
На перроне – матери, отцы, братья и сестренки. Пашкин отец, богатырь-грузчик товарного двора, крикнул:
– Коли не послушал, едешь, так служи как полагается, а не то... – и по старой привычке опустил руки на ремень.
Пашка стыдливо отвел глаза в сторону.
– Лева, сынок, пиши мне! – закричала Левкина мать. – Каждый день весточки давай, из Черемхова брось открытку да береги себя... – и заплакала.
Моя мать стояла в старой кацавейке, какая-то выпрямившаяся, с сухими глазами.
Гудок паровоза. Поезд тронулся.
В окнах замелькали железнодорожные будки.
В Черемхове Левка опустил открытку матери. Здесь же в вагон вбежал с гармонью на ремне комсомолец, черемховский шахтер Ванька Косарев.
– Тоже в Балтийский флот! – крикнул он. – Едва не опоздал! Крышку от гармони забыл. Ух, не отдышаться!
В Новосибирске нас поджидали вагоны с добровольцами – комсомольцами из Алтая, Западной Сибири, даже из Якутии.
Всех нас влекла романтика, мечта о дальних плаваниях, о боевых кораблях, о матросской форме...
Начались заморозки. В щели теплушки врывался пронизывающий ветер. Мы подбрасывали дрова в железную печурку и кипятили чай.
Черемховский Ваня Косарев играл на гармони, а ребята отплясывали «иркутяночку» и «подгорную».
Часто не хватало дров. Не хватало хлеба.
Поезд подолгу стоял на разъездах и полустанках, а мы бегали к начальнику станции и требовали, чтобы он скорей отправлял нас дальше.
Однажды, когда мы целый день стояли на маленьком глухом разъезде, из деревушки к поезду подошла старая крестьянка и протянула Пашке в вагон узелок. В нем были сибирские шаньги и бутылка молока.
– Детушки, это вы самые, что во флот едете?
– Да, – ответили мы, удивленные, что об этом уже узнали даже в глухой деревушке.
– Передайте привет моему Ваське Кожемякину. Он в Кронштадте и уже третий год не пишет...
– Ладно, бабушка, спасибо за молоко, обязательно ему намылим голову, – сказал Пашка. – Разве можно матерей забывать?
Старушка вытерла глаза платком.
* * *
За Уральским хребтом наши теплушки стали осаждать беспризорники. Одни клянчили, протягивая руку: «Дяденька, а дяденька! Дай копеечку, жрать хоцца» А другие воровато всматривались в теплушку, ища, чего бы стащить.
Мы щедро делились с ребятишками нашими припасами, но они так настойчиво лезли в вагон, что пришлось закрыть двери».
На другой день, когда поезд шел полным ходом, удаляясь от Свердловска, мы наполнили жестяные кружки кипятком и уселись возле печки. Вдруг из-под нар, как раз там, где спал Ванька Косарев, вылез взлохмаченный и оборванный мальчишка.
