На это я с улыбкой ответил:
— Тогда, обращаясь к вам, как брат, я прошу рассказать мне, какие основания у вас все же имеются.
Миссис Доуни вздохнула, опустила шитье на колени и, сдвинув брови, открыто посмотрела прямо мне в глаза.
— Ну что ж, — сказала она, — даже рискуя вызвать ваше неодобрение, я все равно это скажу: я не верю в немоту мисс Клементи.
— Но вы же слышали о том случае, когда загорелось ее платье, а она не смогла издать ни звука, — возразил я.
— Слышала, — согласилась миссис Доуни, и тут в ее тоне появились нотки судьи, возможно перенятые ею у покойного мужа. — Но вы ведь не станете отрицать тот факт, что вследствие шока один человек теряет дар речи, а другой, наоборот, начинает кричать. Но меня беспокоит совсем не это. Я даже не удивлюсь, если выяснится, что она молчит просто по той причине, что не понимает английского языка и не хочет, что бы это стало известно всем. Хотя исключить вероятность того, что она действительно немая, тоже нельзя.
— Тут все возможно, — ответил я. — Но если вдруг окажется, что она может говорить, но не желает, то что с того? Стоит ли из-за этого беспокоиться, и тем более вам за меня?
— Я не могу объяснить, чем вызвано мое беспокойство, — проговорила миссис Доуни. — Просто у меня та кое ощущение, что вас затягивает в омут.
— Мужчина должен заглянуть и в омут, если хочет обрести мудрость и познать истину, — легкомысленно и беззаботно ответил я. — Если все мы будем резвиться на мелководье, то кто же тогда будет делать открытия?
Моя милая хозяйка опять взяла в руки шитье, но она не приступала к работе, а только задумчиво смотрела на нее, нахмурив брови. Затем, обращаясь скорее к красному платьицу, которое она держала в руках, чем ко мне, миссис Доуни проговорила:
— Меня немного удивило, когда вы рассказали, что мистер Франкенштейн так долго стоял в церкви на коленях после службы, на которой вы тогда присутствовали. По вашим словам, он провел в церкви еще минут двадцать, после того как все разошлись.
— Странно, что вы именно это ставите человеку в упрек, — ответил я. — Что плохого в том, что он слишком долго молится в церкви?
— Нет, я не ставлю ему это в упрек. Я лишь хочу сказать, что для меня такое поведение свидетельствует о том, что совесть этого человека нечиста.
— О! — воскликнул я тогда, как помнится мне, с не которым неудовольствием, и даже откинулся на спинку стула, как будто я и правда спорю с одной из своих сестер. — Как же можете вы, женщины, все переворачивать, как умеете вы превратно истолковывать любой поступок, не укладывающийся в общепринятые рамки! Вы боитесь всего, чего не знаете. А ведь мы, мужчины, для того и живем, чтобы раздвигать границы неизведанного, совершать открытия.