— А ты поменьше слушай таких, как Пермяков, — сказал Степан. — Ленина я видел своими глазами, вот как тебя.
— Неужто? — не поверил Пашка. — И разговаривал… как со мной?
— Нет, разговаривать не довелось, врать не буду. Но слышать — слышал. Товарищ Ленин так и сказал: революция — это всеобщее равенство, братство и справедливость. А какая тут справедливость, в Безменове, если всеми делами заправляет Барышев да в пристяжке с ним отец Алексей? Какое может быть равенство с ними у того же Михея Кулагина, который воротился с войны покалеченным, а Барышев за войну еще больше, как вон мать говорит, мошну набил?
— Равняться с Барышевым нельзя, — согласился Пашка.
— А он и не захочет с тобой равняться, — усмехнулся Степан. — Выгоды для него нет. Стало быть?… — глянул с прищуром. — Стало быть, надо взять его за воротник да так тряхнуть, чтобы тырса из него посыпалась…
— Барышева… за воротник? — усомнился Пашка. — Да его вон целой артелью не смогли одолеть.
— Значит, артель была слабоватой. Другую надо сколотить. Покрепче да подружнее.
— Да он и разговаривать не захочет с вашей артелью, Барышев-то.
— Захо-очет, — твердо сказал Степан и не спеша достал из кармана револьвер, тускло блеснувший на солнце, переложил из ладони в ладонь, щелкнул затвором и внушительно прибавил: — А не захочет — заставим. Никуда не денется.
Пашка изумленно смотрел на револьвер, но мог отвести взгляда.
— Вот это да-а! Настоящий?
— Самый что ни на есть, — весело сказал Степан, пряча револьвер в необъятный карман своего флотского бушлата. — Вот так-то! А ты думал, революция голыми руками делается?
* * *
Когда подошли к дому, из проулка навстречу вышла незнакомая девушка. И Степан, увидев ее, невольно остановился: откуда такая взялась?
Пашка вежливо и чуть смущенно поздоровался. Девушка улыбчиво ответила, коротко глянула на Степана и прошла, словно ветерком опахнув.
— Чья такая? — спросил Степан, провожая ее взглядом.
— Учительша, — сказал Пашка. — Татьяна Николаевна. Вторую зиму у нас…
Степан смотрел ей вслед, пока не скрылась она за углом чеботаревского дома. И, ничего больше не сказав, отодвинул плечом жердяные воротца, вошел в ограду и остановился подле отца, который, стоя на коленях, пытался привернуть к саням новую оглоблю; жесткая сыромятная завертка подавалась туго. Степан опустился рядом с отцом, молча взял у него из рук мерзловато-похрустывающую завертку и стал прилаживать к полозу на самом его изгибе, время от времени поднимая голову и поглядывая на пустынную улицу, по которой только что, минуту назад, прошла безменовская учительница… «Чья она, откуда? Надо разузнать», — еще не зная для чего это ему нужно, решил Степан.
