Сергей Иваныч хохотал, на стуле рискованно раскачивался — ножка-то одна с подломом…
— По твоей теории, милый ты мой человек, у нас пол-Расеюшки — сплошные недоделки. А все не так. У нас пол-России — люди задумчивые, и это, я скажу, очень даже дефектное состояние, особенно в такие времена, как наши. Но такую штуку скажу тебе еще: ты мне нравишься, потому что хозяйственный. Но и он, братец твой, мне тоже нравится. А почему? А потому, что бесхозяйственный и вообще беспутный. Только он не мой человек и для нас с тобой, вот тут ты прав, — опасный. Но засиделся. Значит, договорились, домишко мой пристроишь. Не скупись, но и не продешеви. Но в этом деле ты сам с усам. Брата жди в гости этак через годик. Подумаем, как его пристроить. Некоторые люди с виду вовсе беспутные, а как начальничком его сделаешь хотя б над двумя душами, ей-богу, преображаются. Из кожи лезут. Может, таков. Я со временем землицами вашими займусь, все одно ведь пропадают. Ты это, кстати, имей в виду. Приглядывай да присматривай. Как где какой чистый развальчик нарисуется, тут же меня и вспомни.
Только стал замечать с некоторых пор Андрей Михалыч Рудакин, Андрюха то есть, что после каждого нового разговора с бывшим соседом Сергеем Иванычем душа словно настроем меняется: до разговора был один настрой, а после — другой, какой хуже, какой лучше, в толк не взять, только перемены эти тревожили Андрюху, потому что любил и ценил в себе постоянность, — в ней была уверенность… А уверенность — это что? Это когда нет нужды каждый шаг или слово каждое обдумывать, то есть как бы притормаживать в жизни, хуже нет этого самого торможения, потому что не просто знал, но и верил, что с какого-то момента время жизни начинает ускоряться. Минуты, часы, дни — все вроде бы, как и прежде. Только спрессовка другая: минут, их будто вообще больше нет, от часов счет начинается, и при том один час другой будто бы заглатывает, отчего и день короче, и жизнь сама, словно дождевая вода в бочке, то ли истекает по щелям, то ли иссякает, и не по обычному закону, но по беззаконию или по другому закону, который объявляется над человеком, как только он за серединную длинноту жизни перешагнет. Не сам придумал, все старики так говорят. А верить им начал, когда сам почувствовал, что не та уже скорость жизненного истечения и у него самого, потому и со всякими делами спешить надо. Еще потому, что у стариков, которые уже без дела, если к ним прислушаться, одна забота — жизнь за штаны придерживать, будто она вообще вприпрыжку…
