— Я наняла на ту неделю Травайотту, — сообщала, например, г-жа Курреж Мадлене Баск. Молодая женщина возражала, что у нее накопилось много детского белья для починки.
— Ты всегда перехватываешь у меня Травайотту.
— Ну и что же? Найми Кривоносую Мари.
— Кривоносая Мари — копуша, кроме того, она заставляет меня оплачивать ей проезд в трамвае.
Но в тот вечер упоминание о белых драпировках в церкви развязало более серьезный спор. Г-жа Курреж-старшая прибавила:
— Это для мальчика Марии Кросс, он умер от менингита. Похоже, она заказала похороны по первому разряду.
— Какая бестактность!
При этом восклицании жены доктор, который читал журнал, машинально поедая суп, поднял глаза. Его супруга тотчас же, как обычно, опустила свои, но зато очень сердитым тоном заявила: весьма прискорбно, что кюре не вразумил эту женщину, эту бесстыдную содержанку, которая пускает всем пыль в глаза своей кричащей роскошью — лошади, коляска и так далее и тому подобное. Доктор предостерегающе поднял руку:
— Не будем судить других... Нас она ничем не оскорбила
— Но ведь это скандал. Разве не так?
Доктор покривился, и Люси, поняв, что он сейчас подумал: «Какая она все-таки мещанка», — заставила себя чуть сбавить тон, но не прошло и нескольких секунд, как она спять в раздражении заявила, что такая женщина внушает ей ужас... Дом, где столько лет жила ее старая приятельница, г-жа Буффар, теща Виктора Ларусселя, отдан теперь этой распутнице... Всякий раз, когда она проходит мимо, у нее просто разрывается сердце.
Прервав жену, доктор спокойным, даже тихим голосом сказал, что нынче вечером в том доме находится лишь несчастная мать, бодрствующая у смертного одра своего ребенка. И тогда г-жа Курреж, воздев вверх указательный палец, торжественно произнесла:
— Кара Господня!
Дети услышали, как доктор с грохотом отодвинул стул. Он сунул в карман журналы и без слов направился к двери, стараясь сдерживать шаг, но семейство, застывшее в молчании, слышало, как он взбегает по лестнице через две ступеньки.
— Что я такого особенного сказала?
Госпожа Курреж с немым вопросом взирала на свекровь, на молодую чету, на детей и слуг.
Все молчали, слышался только стук ножей и вилок да голос Мадлены:
— Не кромсай хлеб... Оставь в покое эту кость...
Внимательно взглянув на свекровь, г-жа Курреж прибавила:
— Это болезнь.
Но старуха, уткнувшаяся носом в тарелку, будто не слышала. Раймон громко расхохотался.
— Выйди за дверь, там и смейся. А когда угомонишься — приходи.
