— Взял бы я Тези в жены.
Уж так он за ней ухаживал, так любезничал, но сердца ее не тронул. Больше Фирко не приходил, а время шло себе да шло. Недели, месяцы, вот и год прошел.
— Ну да, ну да, — задумчиво произнес старик.
— Что вы нудакаете? — вспыхнула девушка.
— А?.. Да вот вспомнил тот Новый год, шестьдесят второй, и то время, что с него минуло. Приняла бы ты его слова к сердцу, глядишь, теперь бы…
— Слова? Какие слова?
— Сказал же, что взял бы тебя в жены.
— Бабник он, вот кто!
Гневно и твердо сказала Тези, как отрезала. И в том же внезапном порыве встала из-за стола, принялась собирать тарелки, ножи и вилки, которые, лязгая, так и плясали в ее руках. Распалившись от самой же производимого шума, она еще более резко добавила:
— Любезничать со мной нечего!
— А что ж с тобой делать?
— Пусть сердце передо мной выложит!
— Но ты же его не любишь.
У Тези уже горели глаза, обида и ненависть полыхали в них.
— Ах так?! — язвительно сказала она. — Он все выгадывает! Прощупать хочет, люблю я его или нет. От этого у него остальное, зависит — сердце, душу мне открывать ли. Так нет же! Любовь ему не сельсовет, где можно прикидывать да выгадывать. Душу здесь нараспашку надо, а сердце — наружу. Как перед алтарем, где преклоняет колени грешник; и если жаждет спасения, кровавым потом пусть изойдет пред девою!
— Святую Марию давай-ка не будем сюда примешивать, — сказал старик.
Спохватившись, Тези уточнила:
— Я себя имела в виду.
— Это дело другое, — кивнул дед.
Наступила тишина. В такой тишине затухают угольки прогоревшего костра, но они могут вновь вспыхнуть при первом же порыве ветра. Как натянутый лук, готовый в любую секунду пустить стрелу, так замерла в молчании девушка; старик же, напротив, сидел, глубоко задумавшись, словно в теплом и мягком облаке. Тези вывела его из этого состояния внезапным вопросом:
— Знаете, что мне доктор сказал, ну тот, с двойным подбородком?
— Я же вместе с тобой у него был.
— Он потом сказал, когда попросил вас выйти.
— Тогда не знаю.
— Так вот, он сказал, что такого красивого женского тела, как у меня, он еще не встречал. А ведь он уже старенький и всякого навидался.
Старый Тима подумал было, что, может, нехорошо это — о подобных вещах вот так, в открытую разговаривать, но потом решил, что уж лучше знать больше, чем меньше. С любопытством, но и не без замешательства он спросил:
— Так ты, значит, там раздевалась?
— До пояса.
— И этого хватит.
— Ему хватило.
— А тебе нет?
