— Извиняюсь, товарищ капитан, — сказал я. — Как только пришел посыльный, я сразу сюда… Видимо, он проплутал.
— Ладно тебе оправдываться, — отмахнулся комбат. — Опоздал, так устраивайся побыстрей… Попрошу внимания, товарищи офицеры!
Мы сидели на земле, комбат стоял, возвышаясь над нами своей фигурой-рюмочкой, опираясь на палку. Нам приходилось задирать головы, и это было не очень удобно, уставала шея. Опустить же голову было нельзя, ибо комбат, говоря, искал наши взгляды — он любил смотреть в глаза слушающим. Мы ему внимали, скрывая зевки, — недобрали сна, хотя дрыхли едва ли не сутки. Нет, марш дался не так-то уж легко, чего уж тут бодриться. Но он позади, можно и взбодриться!
Капитан говорил отрывисто, с напором, иногда взмахивал свободной рукой, и на груди звякали ордена и медали.
На фронте с погибших, перед тем как захоронить, снимали правительственные награды. Запомнилось: польский городишко, на улице лежат в ряд и будто по ранжиру пехотинцы, убитые, ротный старшина наклоняется над каждым, отцепляет ордена да медали — в этих местах гимнастерка не так выцвела, как везде.
— Такова задача батальона, — подытожил капитан. — Втемяшилось, товарищи офицеры? Вопросы ко мне есть?
Вопросов к комбату не было, ибо всё, употребляя его любимое словцо, втемяшилось, и нас отпустили с миром. Но перед этим замполит Трушин встал и громогласно объявил:
— Сегодня после ужина общебатальонная беседа. Тема — "Что мы знаем о Монгольской Народной Республике". Проводит старшина товарищ Колбаковский.
— Он не будет проводить, — сказал я Трушину. — Он боится этих публичных бесед, как черт ладана!
— Не волнуйся, ротный, — усмехнулся щербато Трушин. — Я с ним договорился.
Солнце опускалось за западные сопки — оттуда мы приехалп в Монгольскую Народную Республику, о которой нас будет просвещать старшина товарищ Колбаковский. Послушаем. Кондрат Петрович имеет что сказать по данному вопросу.
Старшина откровенно дрейфил, в неофициальной, так сказать, обстановке он изъясняется свободно, раскованно и уверенно, но когда ты стоишь посреди рассевшихся на земле взводов, ловишь на себе десятки оценивающих взглядов, когда замполит, строгий и важный, осознающий всю значимость момента, передает тебе слово и отходит в сторону, а ты остаешься один на один с целым батальоном, — тут иной расклад, и бедняга Кондрат Петрович, побледневший, затеребил пуговицу на гимнастерке, без нужды поправил ремень, откашлялся трижды. И трижды открывал и закрывал рот, прежде чем заговорить. Но заговорил, и голос его был хриплым, напряженным, срывающимся.
