Солдатский разговор:
— От мы отмытаримся, отмучимся… Отвоюемся! За-ради наших деток… Чтоб в мире жили, в благополучии…
— Дети, браток, это… это… Даже высказаться не могу, слов нету… Чудо они заморское, дети! Скажешь, не так?
— Я тебе вот что скажу… У меня сынок от первой жены, скончалась в тифе… От второй — дочка… Сын и дочка! Есть они на свете, и мне ничегошеньки не страшно. За них в огонь-воду пойду!
— Мой пацаненок, Димка его зовут… так он обписывался по ночам. Переживал он, бедняжка, аж плачет… А мне мальца до того жалко, что у самого слезы наворачиваются. Лечили Димкуто, перестал писаться в кровати…
— А у меня сестренка, младшенькая, за два года до войны народилась… Ну девка! Ну крикуха! Орет — не подходи! А я подойду, поцелую в пятки, и Надюха успокоится… Никуда не позволяли целовать, окромя пяток. Пухленькие, розовенькие, пахнут вкусно…
— У моего сорванца, у Жорки, завсегда «путанки» на голове.
Ну, это когда волосы сваляются, запутаются клубочком, не расчешешь. Выдирать «путанки» больно… Жорка матери не дозволял, исключительно — мне, я осторожненько выдирал… Ну, а волос у сорванца густой-густой и с чего-то с рыжеватинкой…
А я подумал: «путанки» бывают не только в детских волосах, но и во взрослой жизни.
От воспоминаний отрешиться не могу. Они всплывают со дна памяти и будто клубятся надо мной. Может быть, из-за жажды вспомнилась река, которую переплывал, драная от немцев. Это был еще сорок первый.
Так вот, на исходе августа, кажется, в какой уже раз попали в окружение. Тыкались туда-сюда, везде немцы. Утром они прижали нас к берегу. До полудня мы отбивались. Но немцы кое-где просочились к реке. Надо было отступать, то есть кидаться в воду и плыть, если умеешь, на ту сторону, а не умеешь — плыви на доске, еще как. Я завернул в плащ-палатку оружие и обмундпрование и ступил в холодную воду. Переплыл. А чего же? Это ни Доп, это поменьше. Но много наших утонуло — кто по умел плавать, кто от пули или осколка.
Ну, уцелевшие выбрались на восточный берег и побежали к ближайшему лесу. Картина была: по лугу чешут на третьей скорости мужики, — кто в подштанниках, в трусах, кто в чем мать родила. В подлеске я начал одеваться, оглядываясь: группа человек в двадцать. Некоторые с переляку или, может, от бесстыдства даже срам свой не прикрывают. И это меня обозлило. Натягивая гимнастерку, гаркпул:
— А ну, все ко мне! Быстрей, быстрей! Слушай мою команду: достать оружие и одеться!
