Я достала из сундука старый папин костюм, несколько рубах, бараний полушубок. Костя взял брюки и полушубок и быстро переоделся.
— Все равно узнают, — заметила я. — А что, если бороду налепить?
— Черт побери, где я возьму бороду? — проворчал Костя.
— У нас ведь есть, есть!.. — Задыхаясь от поспешности, я бросилась к комоду и достала бороду, парики, грим. Все это было нардомовское и хранилось у тети Лели. До сих пор подозреваю, что дала Косте ту бороду, в которой красовался водяной в "Потонувшем колоколе". Спутанный, завалявшийся парик, во всяком случае, подошел бы лешему.
— Ничего, сойдет, — сквозь зубы процедил Костя.
— К кому же вы пойдете? — смело спросила я.
— Некуда, Машенька, идти… буду ходить по улицам. К Волге спущусь.
— А днем? Всякий ведь увидит, что парик. Может, в погребе у нас? — И тогда у меня в голове мелькнула мысль, которой я до сих пор горжусь: Доктор Мальшет. Набережная. Он спрячет. Я попрошу. Идемте, я сама вас отведу. Скажут, дедушка с внучкой!..
Никогда не забуду этот ночной путь.
Пылали дома, дым стлался по черным улицам, освещаемым лишь неровным, багровым отсветом пожарищ. По каменным мостовым стремительно катился обоз, орудия. Пехота уходила так же молча, как и вступала в город. Извозчичьи экипажи, собственные дрожки, телеги, двуколки скучивались на перекрестках. Это уходили с белогвардейцами те, кто связал с ними свою судьбу.
На углу Никольской и Спаса я видела, как ругался и рыдал Шемякин: у его брички отскочило колесо. Я ничего не сказала об этой встрече Косте, наоборот, ускорила шаг, свернув в другую, пустынную улицу. Я была уверена, что Шемякин от возмездия не уйдет.
Чувствовалось приближение конца в этом дымном ночном шествии, бегстве от наступающей народной армии. После я узнала, что в тот вечер был убит полковник у себя в штабе, а штаб подожжен. Это сделал Костя. Тетя Леля была бы довольна им. Никем не замеченные, дошли мы до набережной. На звонок вышел сам доктор. Костя отступил в тень большого дерева.
— Машенька! — воскликнул доктор и засуетился: — Я сейчас, сейчас- Он подумал, что маме сделалось худо и я пришла за ним. Я объяснила, в чем дело. Тихон Григорьевич недолго колебался.
— Пусть войдет, — сказал он.
У доктора Костя скрывался до прихода большевиков. А когда они вошли в город, он пошел и объявился. Его приняли на честное слово и даже назначили командиром одного из отрядов Красной Армии.
Тетю Лелю и четырех коммунистов хоронили с большой торжественностью, при огромном скоплении народа.
