Мысль об отчиме неприятно кольнула. Сейчас ей больше всего не хотелось видеть именно его, слышать его слова утешения. Ох, если бы можно было совсем не возвращаться домой! Никогда…
Минуя дворцы-павильоны, она шла, не замечая людей.
На открытой площадке стояло много сельскохозяйственных машин, должно быть, сложных и очень ценных, потому что рассматривавшие их люди что-то возбужденно говорили друг другу и глаза их горделиво блестели.
Рядом зеленел массив фруктового сада, в центре которого, будто сторож его, возвышался бронзовый Мичурин, слегка задумчивый, но, очевидно, довольный и садом и людьми. Здесь Вере стало легче на душе. Вишни тысячами блестящих темно-красных глаз шаловливо подмигивали ей, а яблони, жадно пьющие солнце, улыбались широко и добродушно, и по их раскрасневшимся щекам плыли струйками золотистые лучи.
Но и они не радовали: тревога и гнетущая растерянность давили на Веру и куда-то гнали, не влекли, а именно толкали с тупой, бессмысленной настойчивостью, и она, не в силах противиться этой слепой стихии, уходила от павильонов, от машин, от сада. Но куда уйти? Она просто шла куда глаза глядят. А они, полные невыплаканных слез, росисто чистые и правдивые, глядели на третий фонтан. В центре пруда вдруг вынырнул гигантский золотой колос. А на той стороне, на самом берегу озера, над высоким белым зданием маячили огромные буквы: "Ресторан "Золотой колос".
И это здание и буквы, точно молнией, пронзили девушку: она вздрогнула, вся съежилась и круто повернула прочь.
"Золотой колос". Неделю назад, сдав последний вступительный экзамен, она сидела на его открытой веранде с Евгением Борисовичем. Первый раз в жизни в ресторане. Озеров пригласил ее "отметить знаменательное событие хорошим ужином".
Вера согласилась. За обильным ужином пили грузинское вино "Твиши", приятное на вкус и очень красивое на вид - золотисто-розовое и прозрачное. Вера пила его с удовольствием, - Евгений Борисович провозглашал такие тосты, которых нельзя было не принимать: за будущее юной кинозвезды, за великое искусство, за исполнение желаний.
Евгений Борисович страстно разъяснял, что значит быть великим артистом. По адресу Веры отпускал далеко не тонкие комплименты. По достоинству оценил и разлет широких Вериных бровей, и длинные беспокойные ресницы. Когда бутылка опустела, а это случилось довольно быстро, до того, как на столе появились цыплята табака, Евгений Борисович заказал бутылку сладкого шампанского и обязательно во льду. Он опять предлагал высокие тосты.
