— Как же вы собираетесь работать с нашим «объектом»? — удивился я. — Раз столь велика вероятность того, что первым же шагом вы необратимо повредите его психику, наша затея имеет мало шансов на успех.
— Все правильно, — Марина, не понятно чему улыбаясь, с задумчивым видом уронила столбик нагоревшего пепла с сигареты в пепельницу. — Только меня не интересует состояние ЕГО психики.
Наверное, я опять не сумел сдержать своих чувств, и что-то такое из винегрета неприязни и неподотчетного смутного страха отразилось на моем лице, что заставило Марину по-новому взглянуть на меня: внимательно и с нескрываемым любопытством.
— Я думаю, у нас все получится, — сказала Марина с полунамеком, не желая, видимо, затягивать паузу возникшего между нами отчуждения. — Кстати, вот нам и первая возможность попробовать свои силы.
Я услышал, как в дверном замке повернулся ключ и в прихожей затопали.
Да, успел подумать я, поднимаясь навстречу долгожданным гостям, вот такой вот познавательный у нас с тобой, Марина, получился разговор. Очень познавательный. И интересный…
Сифоров оказался прав: «объект» я бы не сумел узнать при всем желании. И фотографии, предложенные моему вниманию, тому бы не помогли.
Теперь он и выглядел иначе: был коротко подстрижен, в парадке курсанта и без очков, что его стесняло: он близоруко щурился, часто моргал, выглядел неуверенным и словно обдумывал предварительно каждый шаг, каждое свое движение. Более того, воочию (мне напомнил Сифоров) я встречал этого парня всего один раз, в мае, да и то мельком, а так как в то время меня занимали отношения с другими личностями, то я его просто-напросто не счел нужным запоминать.
А «объектом категории Би» оказался тот самый мальчик-курьер, который принес мне в ходе майских событий радиотелефон для поддержания постоянной связи с Геростратом. И он же, этот мальчик, если верить Сифорову, был тем самым боевиком Своры, что выполнял по приказу «нашего фокусника» запланированные покушения: одно — не слишком удавшееся — на Мишку Мартынова, и другое — удавшееся вполне — на преподавателя сопромата из моего института.
Я разглядывал этого парня с непонятным мне самому чувством или даже с очередной смесью чувств из привычно-отстраненного любопытства, легковесной (по той, наверное, причине, что я никак не мог представить себе этого щуплого парнишку в роли киллера) недоброжелательности и в той же степени легковесного сочувствия: я ведь догадывался, что ему сейчас предстоит пережить, но видел в том лишь знак, подтверждение существованию справедливости, возмездия, пусть и в такой грубой форме.
