— Не больше, чем у других, — скромно ответил боярин, — разве что пленницей похвалиться, ханской дочерью, что отбил у поганых.
Он махнул слуге. Отворилась дверь, вошла черноглазая половчанка. Быстрым взором окинула она гостей, ища кого-то, с печалью потупилась, будто потухла.
Гости зашумели восторженно, у князя жадностью очи зажглись.
— Подойди ко мне, горлица!
Пленница не двигалась. Два дружинника подхватили ее, подвели к князю. Ольстин, чуя, что, дал промашку, поспешно сказал:
— Обещал ты, князь, нас припевками скоморошьими потешить.
— Припевок хотим! — пьяно загалдели гости.
— Пусть войдет, — подал знак Ярослав, не сводя глаз с трепещущей половчанки. Ольстин искоса следил за князем.
В гридницу ввели белобородого гусляра, сутулого и костлявого. Бережно поддерживал он перекинутые на широком ремне гусли. Усадили его в конце стола, поднесли пенного меду в позолоченном турьем роге. Осушил рог гусляр, утерся ладонью и вскинул дерзко лохматые брови.
Пробежал он пальцами по струнам, вдохнул полной грудью, и будто наполнился терем густым его голосом:
Не время ли, братья, начать
Ладом старинным
Скорбную повесть…
Только князь и Ольстин не слушали певца. Ярослав обнял невольницу за плечи и угощал ее сладким и пьяным медом. Как завладеть ею, отнять у хитрого боярина?
Вдруг половчанка вздрогнула, глянула на певца. Знакомым показался ей гусляр. Он сидел с добрым князем у шатра в ту ночь перед битвой. И сказывает он о тех горьких днях:
То было в те рати, в те походы,
такой же рати не слыхано…
Застыла половчанка, боясь слово пропустить. Не весь русский говор понятен ей, но многое в песне, если не понимала, то сердцем чувствовала. А боярин Ольстин и поражен и растерян. Неслыханной дерзости набрался скоморох: крамольный сказ принес в княжий терем.
Похолодело в груди у боярина, на носу бисером выступили капельки пота. А вдруг и про него в песне сказано, как трусливо бежал от битвы, войско свое бросив. Быстро огляделся Ольстин, не заметил ли кто его волнения.
— Не чуешь ты, князь, как братьев твоих скоморох поносит? — выкрикнул он.
А голос певца звенит высоко и напряженно:
А уж не вижу я
сильного,
и богатого,
и многовойного
брата моего Ярослава
с черниговскими былями…
Помрачнел князь, зубы стиснул.
— Почему ты не видишь власти и силы моей, дерзкий старик?
Поднялся, грозен и хмур, двинулся на гусляра.
— Почему ты не видишь власти и силы моей? — повторил Ярослав. А гусляр будто не слышит:
