Теперь нужно вспомнить и рассказать, как Аничков дворец встречал Святую Пасху[72].
Страстная неделя[73] была неделей постной – постной относительно, конечно. К столу продолжали подаваться масло, молоко и яйца, но мяса с четверга уже не полагалось. В Страстную пятницу с Императорского фарфорового завода привозилась груда фарфоровых прелестных яиц различных размеров. Эти яйца предназначались для христосования со всеми служащими во дворце. Большие яйца, очень дорогие, вероятно, получали лица, близкие к августейшей семье. Меньшие размеры полагались персоналу, обслуживавшему дворец. Начиная с Великого четверга[74] церковные службы происходили, как и везде, то есть вечером – двенадцать Евангелий[75], которых мы, дети, не достаивали, родители слушали их до конца. На увод детей из церкви разрешение у родителей всегда испрашивала мать, и мы, признаться, бывали рады, когда она отправлялась за занавеску. (Царская семья была отделена от остальных молящихся особой бархатной занавесью у правого клироса[76]. В церковь же был свободный доступ для всякого служащего при дворце). В пятницу был вынос Плащаницы[77], на котором мы обязательно присутствовали. Чин выноса, торжественный и скорбный, поражал воображение Ники, он на весь день делался скорбным и подавленным и всё просил маму рассказывать, как злые первосвященники замучили доброго Спасителя[78]. Глазёнки его наливались слезами, и он часто говаривал, сжимая кулаки: «Эх, не было меня тогда там, я бы показал им!» И ночью, оставшись одни в опочивальне, мы втроём разрабатывали планы спасения Христа. Особенно Ники ненавидел Пилата, который мог спасти Его и не спас[79]. Помню, я уже задремал, когда к моей постельке подошёл Ники и, плача, скорбно сказал:
– Мне жалко, жалко Боженьку. За что они Его так больно?
Подскочил и Жоржик, и тоже с вопросом:
– Правда, за что?
И до, сих пор я не могу забыть его больших возбуждённых глаз.
Время до воскресения дети переживали необычайно остро. Всё время они приставали к маме с вопросами:
– Боженька уже живой, Диди? Ну скажите, Диди, что он уже живой. Он уже ворочается в своей могилке?
– Нет, нет. Он ещё мёртвый, Боженька.
И Ники начинал капризно тянуть:
– Диди… Не хочу, чтобы мёртвый. Хочу, чтобы живой…
– А вот подожди. Батюшка отвалит крышку гроба, запоёт: «Христос воскрес» – тогда и воскреснет Боженька…
– И расточатся врази Его? – тщательно выговаривал Ники непонятные, но твёрдо заученные слова.
– И расточатся врази Его, – подтверждала мать.
