Наверно, половина из того, о чем мне тогда подумалось, было наивным и неправильным. Чтобы разобраться в таких вещах, иногда не хватает целой жизни, а все эти мысли промелькнули у меня в голове буквально за несколько секунд. Голодный карась, различивший в темной воде белый шарик скомканного теста, не дал мне даже минутки.
— Клюет! Клюет! — закричал Сережка и сразу же примолк, наивно полагая, что громкие звуки могут сбить заветную рыбку с крючка.
Бьющийся в агонии карасик заиграл на солнце вспышками яркого серебристого света.
— Ну что ты смотришь? — усмехнулся я. — Подтаскивай на себя! Сорвется же!
Мой брат наклонил удочку, но сделал это слишком резко, и извивающаяся добыча полетела в его сторону слишком быстро. Сережка вытянул руку, растопырив пальцы, но, естественно, не смог ухватить промелькнувшую рядом рыбу.
Я увидел, как брат напрягся, но, к счастью, переживать ему пришлось недолго — описав дугу вокруг лодки, карасик все-таки оказался в его руке.
— Ура! — совсем по-детски обрадовался Сережка, бережно отцепив рыбку и отправив ее в садок. Его лицо озарилось настоящим счастьем.
Я тоже невольно улыбнулся. Собственно, моя душа улыбалась уже давно — все это время… но губы растянулись в улыбку только сейчас.
— Чего ты так смотришь? — спросил мой братишка, наконец поймав на себе мой взгляд.
— Ничего, — спокойно ответил я, продолжая улыбаться. — Просто так.
Обычно люди сразу отводят взгляд, когда им говорят «чего ты смотришь», но я продолжал любоваться счастьем дорогого мне человека, просто потому что мне это нравилось, и все остальное на Земле ровным счетом не имело сейчас для меня ни малейшего значения. Только я, мой брат и мы вместе.
Сережка, наконец, не выдержал и сам отвел взгляд в сторону, снова забросив удочку. На его лице выступил легкий румянец, то ли от смущения, то ли просто от переизбытка чувств, то ли от счастья — из-за любви к жизни!
…И какой-то поганый сучара посмел отнять у него эту жизнь без всяких причин и жалости!..
Подыхать буду, но найду его!..
Что-то совсем мне плохо стало. Аж скрутило всего.
Я лежал на кровати в позе зародыша, закусив губу, и пытался заплакать.
Ничего не получалось. Не могли слезы пробиться сквозь защищающую меня от сумасшествия оболочку. Впрочем, может быть оно и к лучшему. Нельзя мне было сейчас раскисать. Слишком серьезное дело предстояло…
Сколько ни бегал я по мыслям Данилова, а ничего даже близко связанного с моим Сережкой не нашел. То, что при взгляде на морскую пену открылись всего три двери, было просто везением. Да и недостаточно я тогда сосредоточился — еще не понимал смысла перехода. В дальнейшем, на какую бы вещь я ни обращал внимание, передо мной возникало несколько десятков, а то и сотен вариантов. Я даже представить себе не мог, сколько у человека связано воспоминаний с любой ерундой! От пристального взгляда на какую-нибудь пачку сигарет появлялись чуть ли ни три сотни дверей. Чего уж там говорить о взятых в «фокус» людях.
