Ну вот, поправил я в очередной раз сбившийся на правую ягодицу патронташ, прикинул в уме, скоро ли придет разводящий со сменой, а тут из-за склада ГСМ и появился Геныч.
Он бежал ко мне, неуклюже раскидывая коленями грубую материю шинели, и все его растерзанное, карикатурно вихляющееся обмундирование просто вопило, что Генка — шпак, то есть человек штатский, не наш. Он и был уже штатский. Наполовину, правда. Иди нет, на три четверти. Ну а когда уж дошкандыбал до меня, то и выяснилось, что от гражданки отделяют его не какие-то там числители и знаменатели, а вот такие две штуковины: ножны от штыка и парадные погоны. Гена сдавал имущество старшине роты. Он демобелизовывался. Раньше всех нас, так называемых «лиц с высшим образованием». В наших институтах не было военной кафедры, и нас призвали на срочную службу на один год. Положение наше, надо сказать, было двусмысленным. Салажата (молодые солдаты первого года службы) хоть и призывались вместе с нами, но о чем эти пацаны могли толковать с дядями 25–28 лет, которые к тому же должны были осенью демобилизоваться. «Старички» тоже смотрели на нас косо, потому что мы, хоть и увольнялись вместе с ними, служили-то все-таки первый год. Первый и последний. В этом-то и было все дело. Не первые, не последние. Даже не посередке. И у всех на дороге. И даже офицеры — комвзвода, ротные, вплоть до штаба части, не знали толком, что с нами делать. Готовыми специальностями, нужными в армии (шоферы, механики), мы не обладали. Учить нас вместе с молодыми на специалистов связи не имело смысла. Учеба длилась чуть меньше года, поэтому использовать нас после учебы времени уже не оставалось.
Так думали, и гадали, и часами в затылках чесали, а жизнь армейская шла своим чередом, ну а любая неопределенность — это не для нее. Вот и неопределенность с нами кончилась довольно быстро и довольно неожиданно и неприятно для нас. Кончилась тем, что нами (а всего нас было в трех частях, составляющих отдельную бригаду, человек 12–14) стали затыкать все дыры. А что это значит? А то и значит, что стали нас гонять по 12–15 раз в месяц в наряды, и притом в самые тяжелые. Через день — на ремень, через два — на кухню, вот так приговаривала горьковато-бесшабашная армейская присказка. Ну а для нас фольклор обернулся обыденкой. В роту приходили только переночевать. Да и то, что за сон, если на вечерней поверке старшина роты открывал свой кондуит, свою амбарную книжищу и бодрым, зычным голосом начинал (Ну, чистый дьякон! В церкви я не бывал, но по фильмам так выходило): «Слушай наряд на завтра…» И слушали. И после короткого гула разочарованных (а такие были всегда) расходились по казарме, а назавтра снова шли в наряд, и следующей ночью нас в казарме уже не было. Так и ночевали — через ночь.
