Вдруг я услышал его голос, тихий, прерывистый.
— Как тебя зовут?
Я принял этот вопрос как уловку и, преодолевая дрожь губ, упорно потребовал:
— Руки вверх!
Он больше не злился. Продолжая рассматривать меня, он сказал:
— А если я подниму руки, ты скажешь, как тебя зовут?
Я целился в него и молчал. Я не знал, что делать дальше. Сказать ему, что он арестован?
— Значит, ты меня арестовываешь? — спросил он, словно помогая мне.
— Да, — ответил я.
— А ты уверен, что меня нужно арестовывать? — снова спросил он.
Что-то было в его голосе очень неприятное для меня, неприятное, потому что опасное… Не так он должен был говорить и вести себя. Когда он шел на меня, был страх. Когда начал говорить, страх понемногу отступил, но появилась неуверенность, которая была для меня опаснее страха. Теперь я уже мог стрелять, но очень не хотел этого.
— Ты поведешь меня в милицию?
— Да, — сказал я как можно тверже и суровее.
— И не скажешь, как тебя зовут?
Я молчал.
— А потом не пожалеешь?
— Нет, — ответил я.
Вот еще новости! Буду я жалеть вредителей!
— Тогда пошли!
— Куда? — спросил я, немного опешив.
— В милицию, куда же.
Теперь он по-другому смотрел на меня. Сейчас я помню, — так смотрят, когда хотят мстить. Тогда же я принял это за уловку и предупредил не очень уверенно:
— Если что, я буду стрелять! Так и знайте!
Ехидная усмешка мелькнула на его лице.
— Неправильно!
— Что? — удивился я.
— Говоришь неправильно. Надо так: шаг вбок, шаг назад, прыжок вверх считается побегом! Конвой стреляет без предупреждения.
Я ничего не понял. Особенно, причем здесь прыжок вверх.
Он обулся, и мы действительно пошли. Первый он, на восемь-десять шагов сзади я. Но уже через полкилометра я понял, что взялся за безнадежное дело. Я просто не мог пройти семь километров с ружьем наизготовку. У меня уже и так руки отваливались. К тому же нужно было все время смотреть себе под ноги. Споткнись я, и он в лучшем случае просто убежит, а то и набросится… Он, конечно, все это тоже отлично понимал и подчинялся мне, либо надеясь по дороге уйти, либо… он решил сдаться сам… Тогда, рассуждал я, в первом случае, он все равно уйдет, а во втором — зачем же мне держать его под ружьем, если он сдается сам?
— Стой! — крикнул я.
Он остановился и повернулся ко мне.
— Вы сами хотите сдаться, да?
Я сделал упор на слове «сами».
— Это кто тебе сказал?
Он понимал мое положение и издевался.
— Сдаваться я не собираюсь. Но раз ты меня арестовал, то веди. Только, если опустишь ружье, худо будет. Понял?
