Непредставимо велики российские расстояния. Как известно, мир существует в трех измерениях. Российский же — в четырех. Четвертое измерение нашей жизни — расстояние. Оно способно впечатлять, поражать, удручать и содрогаться даже, это если как посмотреть. Если посмотреть на карту и руками измерить расстояние от Москвы до места действия — так это ж почти метр наискосяк слева вниз направо. Однажды проехав на поезде от Байкала до Москвы и назад, на карту потом смотришь с особым изумлением и особым разочарованием. Правда карта таинственна, как секретный объект, специально замаскированный, чтоб только догадываться, но не видеть…
Такой объект был у нас на правой, если лицом к Байкалу, вершине ущелья. Там во время войны стояла артиллерийская батарея. Только в сорок шестом стащили пушки и увезли, но «объект» еще несколько лет сохранялся в замаскированном виде: за десять метров — ничего подозрительного, кусты да деревья. А как продерешься сквозь заросли, тут и ахнешь: бараки, склады, траншеи, вышки…
По нашему скалистому берегу еще при царе проведена-проложена была единственная железная дорога, связывающая Москву с Дальним Востоком. Десятиметровая по ширине полоска-ниточка вдоль скал… И когда в сороковых запахло войной с Японией, затащили на вершины прибрежных гор и скал пушки, чтобы, не дай Бог, какой-нибудь один японский самолетик не прорвался — многого и не надо, одна нешибко большая бомбочка могла сорвать скалу и похоронить дорогу, и тогда Москва сама по себе, а все, что за Байкалом, — бери не хочу!
Берег наш ни для какой дороги не пригоден. Горы да скалы. Ни метра береговой полосы. Но другого не было. Чтоб дорогу построить, скалы взрывали, а горы дырявили тоннелями. Полста штук надырявили. В среднем через каждые два километра — тоннель. Только у нас не говорили — тоннель. Говорили — тунель, и было это слово женского рода: за первой тунелью, за второй тунелью… И путь железнодорожный тоже женского рода: по четной пути, по нечетной пути… Та, что от Москвы, нечетная, а что к Москве — четная. И рельс у нас тоже был женского рода. Говорили мы не рельс, а рельса и: бить в рельсу, идти по рельсе. Учителя в школе поправляли нас, и мы охотно поправлялись, но промеж собой говорили, как привыкли.
Еще много чего у нас или называлось не так, или понималось по-другому. Поселок-станция наш, как уже говорил, располагался в ущелье, но такого слова мы не знали. Точнее, знали, конечно, но что ущелья на всяких там кавказах бывают, а у нас — падь. Значит, жили мы в падu — ударение на последний слог. У каждой пaди (а здесь вот ударение на первом слоге) свое название, и по ходу дела, то есть рассказа, о некоторых еще будет разговор… Или еще вот слово «равнина». Равнина — это вовсе не то место, где мы жили, равнина начиналась на вершинах гор. Ровности там, конечно, никакой не было, сплошные пади да гривы, но равнина все же именно там, на горах, где, кстати, и артиллерийские батареи стояли во время войны, чтоб дорогу и тунели охранять.
