Без трактора он не мыслил себя.
— Пойдем к одному человеку, — продолжал Селиванов. — Сколько раз матюгнешься там, столько раз потом по шее получишь! Понял!
Оболенский скис.
— Если не матюгнешься ни разу и никакой хреновины пороть не будешь, пою тебя неделю.
Тот оживился, хотя не без сомнения и тревоги. Они пешком дошли до развилки на Рябиновку, километра полтора. Шли молча. Молчали и в попутке. Молчали в магазине сельпо, где Селиванов взял бутылку, чем разочаровал Оболенского до меланхолии. Через всю деревню прошли к рябининскому дому.
— Дело есть, — буркнул Селиванов на вопросительный взгляд Ивана. Приготовь закусь.
Оболенскому налил полный стакан, себе и Ивану чуть-чуть. Выпили и закусили молча. Селиванов все никак не решался начать разговор, косился на Ивана и ежился.
— Значит, как, говоришь, тебя зовут по имени-отчеству?
— Да ну тебя с отчеством! — весело огрызнулся парень.
— Говори, коли спрашивают! Постарше тебя люди сидят!
— Иван Иваныч! Гы!
Представлять себя в имени-отчестве ему было искренне смешно.
— А фамилия твоя, стало быть, это, фу ты, черт! Заклинило в мозгу!
— Ну Оболенский!
Мельком взглянув на Ивана, Селиванов увидел, как побелели его губы и помертвели глаза.
— Мамку с папкой не помнишь, значит?
— Я ж тебе сказал — детдомовский!
— А место рождения как в паспорте указано?
— Написано — в Иркутске, только я там и не бывал. Детдом в Заларях был, а курсы в Черемхово кончал, после сюда послали…
Он кидал взоры на недопитую бутылку, но Селиванов делал вид, что не замечает.
— Пьешь давно?
— А чо! Я на свои пью, не на ворованные! Кому плохо?!
— Когда пить начал, спрашиваю?
Голос Селиванова был угрюмым, Оболенский вертелся под его взглядом, а в сторону Рябинина даже не смотрел.
— В детдоме пили… — ответил он робко.
— Чего, там все, что ли, пили?
— Ну, не все… — и не вытерпел. — Ну чего с допросом пристал! Говори дело!
— Пойдем! — Селиванов встал. Они вышли во двор, Селиванов осмотрелся вокруг.
— Вишь поленницу? Нехорошо стоит. Надо к тому забору перетаскать, чтоб ветер не порушил. Литр за мной, как сделаешь!
Оболенский даже рот раскрыл от удивления.
— Ты чо, Селиваныч, того? Зачем мыться заставил?
— Какое твое дело! — закричал Селиванов. — Хошь литр иметь, — делай, что говорят!
И вернулся в избу. Рябинин сидел, обхватив голову руками. Когда Селиванов сел рядом, поднял голову, спросил тихо:
— Неужто правда, Андриан?
— Вот какая штука, Ваня! Пригляделся я к нему сегодня… Похож он на мать. Испохаблена морда свинской жизнью, а все равно похож! Только пошто ж она ему свою фамилию прописала? Хотя опять же: твою-то еще хуже — враг народа… — Покачал головой. — Вот какая она, жизнь наша! Да чтоб я перед ей башку склонял?! Надо думать, Ваня, Бог твой, ежели Он правильный, когда-нибудь пошлет на ее потоп смертельный, потому что не жизнь это, а б… Когда война была, тут кое-кто шипел: дескать, вот кара идет… Я и тогда понимал: не человеческого ума дело — судить эту жизнь, потому что сотворена она не руками человеческими!
