— Пустое спрашиваешь. Те, кого ты называешь мужиками, народ то есть, он не сам по себе…
Селиванов торопливо перебил:
— А я вот сам по себе, и папаня мой был…
Тот с досадой махнул рукой.
— Случайность. Глушь. Если белым не помогал, значит, помогал красным. Невмешательство — тоже помощь!
Селиванов хотел возразить, но опередила Людмила.
— Но, папа, они тоже говорят — «кто не с нами, тот против нас»!
— И они правы! Кто не с ними, тот против них!
Она с сомнением покачала головой.
— Меня как дочь офицера (мы с мамой не скрывали) в институт не приняли. Работу нашла по знакомству только… Но разве я против них?
Будто сама себе вопрос задавала. Селиванов радостно встрепенулся!
— Я ж то самое говорю! Это они против! А мы сами по себе!
Отец отвечал дочери, на реплику Селиванова не обратив внимания:
— Ты комсомолка? Нет! Ты веришь в их собачий коммунизм? Нет! Не веришь ведь?
— Не верю! Они злые! Они друг другу не верят! Но…
— Вот и все! И больше ничего не нужно говорить! Главное, чтоб им не верили! Хотя…
Луна в этот момент появилась в другом оконце, и желтый свет упал на его лицо, загороженное от лампы подушкой.
— Хотя неверием долго жить нельзя. Совсем нельзя! Но люди хотят жить и потому способны поверить в нелепое. Я проехал всю Россию… Это страшно и безысходно…
— А я все равно сам по себе! — упрямо вставил Селиванов.
— Если бы так, мне помогать не стал бы!
Селиванов ткнул пальцем туда, где спал Длинный.
— Ему не стал бы! Я хорошему человеку помогаю.
— Нет хороших людей! — резко возразил офицер. — Есть правые и неправые!
— А он какой? — Селиванов снова ткнул пальцем туда же.
Офицер явно смутился.
— Борьба ожесточает… Идеалисты погибают первыми…
Это был не ответ, и Селиванов самодовольно хмыкнул. Но весь этот разговор был ему нужен, он укрепил его в своей вере и правде. Не только отдельных людей, но и все в жизни привык он представлять для собственной ясности в образах тайги, как бы переводя жизненную многоголоси-цу на язык ему понятный и доступный. Власть, что царила там, везде за пределами тайги, он представлял себе в образе разъяренного кабана, не только четырьмя свинячьими копытами приросшего к земле, но и всей своей неуклюжей плотью. Опасный зверь, нет слов! Но разве нет на него сноровки да смекалки!
А вот «белую» правду, как она рисовалась со слов офицера, Селиванов видел этаким козлом таежным, с мощными рогами на голове, парящего в вычурном, затяжном прыжке, или склонив-шим голову в боевой готовности всеми выкрутасами рогов навстречу противнику. Но в высоком прыжке наиболее уязвим он для пули, а рога больно хитро закручены, чтобы быть надежным оружием. Кабан порвал козла! А в кабаньем царстве кем нужно быть, чтоб выжить? Понятное дело, росомахой! Пакостный зверек, не без подлости. Но Селиванов себя со зверем не путал…
