Лиза, милая, дорогая сестра моя, не пиши мне никаких страшных слов! Не пугай ни Божьим гневом, ни родительским проклятьем, ни тем, что Патрик немедленно бросит меня, как только узнает! Да, я пропала, я погубила все, я не буду ни верной женой, ни преданной матерью, и даже на том свете – если он существует, – меня не ждет ничего хорошего. Но что же делать, если я, как безумная, готова целовать каждый волосок на его теле, и даже запах его одеколона, смешанный с запахом снега, который я всякий раз с наслаждением вдыхаю, когда он ждет меня в сквере, и я подбегаю, утыкаюсь лицом в его воротник, – если даже такая ерунда, как этот запах, лишает меня рассудка!
В сентябре 1933 года корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс» Уолтер Дюранти поехал на Дон. Картина увиденного не могла не потрясти его так же, как всех, кто оказывался тогда в этих краях. Тон его корреспонденций слегка изменился. Дюранти признал, что власти забрали слишком много зерна, но и этому находил объяснение: Россия опасалась войны на Дальнем Востоке. Кроме того, многие крестьяне отказывались от участия в колхозах, из-за чего и не была собрана значительная часть урожая. Смертность на Украине, сообщил Дюранти, может быть сопоставима со смертностью в битве под Верденом. Но в этом он так же солгал, как во всем: смертность в бою под Верденом достигала шести тысяч в день, смертность на Украине была в четыре раза больше. Репортаж Дюранти от 16 сентября вышел под оптимистическим названием «Большой советский урожай вслед за голодом».
Вернувшись в Москву, он заглянул в британское посольство. В посольском документе сохранились его точные слова: «За прошедший год в Советской России не менее 10 миллионов человек умерли от недостатка продовольствия».
Из воспоминаний Олега Ивановича Задорного
Вермонт, наше время
Седая, со скромным курчавым пучком на затылке, Ангелина, мать сладостно спящей Надежды и бабушка деток: Настены, Андрея и Карла – взяла с собою по грибы старинную свою приятельницу, жену знаменитого искусствоведа Пастернака – не того, однако, всем известного Пастернака и даже не родственника его, а просто однофамильца, с которым случилась смешная история. На вопрос посмотревшего кинофильм «Доктор Живаго» вермонтского жителя, на что была потрачена Нобелевская премия за известный роман, искусствовед не сразу нашел в себе силы сообщить неискушенному человеку, что тот заблуждается, и Нобелевская премия была дана не ему (а могла бы!), но вовсе другому совсем Пастернаку. И хотя нынешний Пастернак, Кирилл Адольфович, прекрасно помнил и готов был поклясться, что никогда не получал престижной Нобелевской премии и вряд ли мог претендовать на нее, занимаясь исключительно узором решеток в Нескучном саду и другими незначительными архитектурными достижениями, – несмотря на это, вопрос наивного вермонтского поселянина долгое время поддерживал в искусствоведе легкое хмельное головокружение. Впрочем, было чем заняться даже и без ненужной Нобелевской премии. Отдавая всего себя разгадке решеток в Нескучном саду, искусствовед сумел прекрасно вырастить и воспитать дочь Анюту, теперь уже взрослую худощавую женщину, похожую в профиль на автопортрет художника Дюрера, а также обеспечить семейное счастье жены своей Марты, которая, в свою очередь, открыла для них в общей жизни такое, что будет похлеще любых даже премий. Открыла она не писателя просто, но воплощение самого духа искусства внутри одного человека, носящего имя Саша Соколов. Много-много светлых и радостных вечеров провела семья искусствоведа Кирилла Адольфовича, склонившись над книгами Саши. Для изучения гения не пожалели ни собственного времени, ни детства Анюты, которая была лично и даже безжалостно бита отцом (приложена крепко затылком ко шкафу!), когда заметили, что легкомысленная девочка не с должным вниманием слушает волшебные куски из романа «Палисандрия».
