– Моя прежняя жизнь закончилась.
– О чем ты?
Лицо эльфа было, как всегда, бесстрастным, когда он сказал:
– Мой народ отказался от меня. На мне клеймо изгнанника.
С удивленным вскриком Альва сел на постели.
– Они тебя изгнали? Твои родичи? Великий боже, да как такое может быть?
– Я знал, что так будет, когда возвращался, – равнодушно произнес Итильдин.
– Тогда зачем?.. Ты мог остаться со мной… – Альва прикусил губу и отвернулся. Воспоминания о долгих неделях жизни без Итильдина всколыхнулись в нем, причиняя почти физическую боль. Подумать только, эльф мог бы не покидать его тогда… уехать с ним в Трианесс…
– У меня были обязательства перед моим народом.
Альва и раньше подозревал, что история пленения Итильдина не так проста, как кажется. В самом деле, не ради же развлечения отправились пятеро эльфов в Дикую степь. Древние никогда не переступали границ Грейна Тиаллэ, Великого леса, без веской причины. Кавалер Ахайре оказался прав в своих подозрениях. Пятеро эльфов сопровождали шестого. Когда они услышали приближающихся варваров, то запутали следы, увели погоню в сторону и вступили в неравный бой, чтобы шестой мог спастись. Эссанти так и не узнали, что с ними был кто-то еще.
– Я должен был убедиться, что Миэ добралась благополучно до Грейна Тиаллэ.
– Миэ?
– Моя сестра.
– С ней все в порядке?
– Да. Она единственная обрадовалась, увидев меня.
– А другие?
– Остальные опечалились. Они знали, что я был в плену у варваров, и считали, что я должен был убить себя, чтобы избежать позора.
– Господи! – выдохнул Альва, потрясенный. – Но я слышал, что самоубийство для вас тоже считается позором.
– Да, – спокойно ответил Итильдин. – Но меньшим, чем быть… – он задумался, но так и не подобрал слова и закончил просто: – …тем, кем я был.
Это было не последнее потрясение, которое ожидало молодого человека. За несколько дней с Итильдином он узнал больше о Древнем народе, чем за всю предыдущую жизнь, и нельзя сказать, чтобы все открытия были очень воодушевляющими. Разница между их культурами была слишком велика. Например, быть обязанным жизнью смертному тоже расценивалось как позор.
Мягкий, приятный голос Итильдина звучал как музыка для ушей Альвы, но то, что он рассказывал, заставляло молодого человека содрогаться. Итильдин был, по своему обыкновению, сдержан, лаконичен и бесстрастен, никаких лирических отступлений, только факты, и тем не менее Альва будто сам переживал все это. Должно быть, даже эльф и человек могут понимать друг друга без слов, особенно если любят. Какой язык описал бы то отчуждение, которым эльфа встретил собственный народ, их брезгливую жалость, презрительные взгляды… и все только потому, что он не перерезал себе глотку, прежде чем попал в плен.
