Простите мне это несерьезное отступление.
Полагаю, оно подсознательно представлялось мне чем-то вроде слабого алиби перед той первой и необоснованной жестокостью.
Дело в том, что в качестве предварительной меры, облегчившей мне сближение с дивой, я посчитал нужным нейтрализовать своего соперника, сеньора Сепильо.
Я рассудил, что, кроме того, этот опыт поможет мне оценить собственную закалку. Если я способен буду убить хладнокровно, так, чтобы у меня не дрогнула рука, незнакомого мне человека, который ничего мне не сделал, – значит, я обладаю всеми задатками для того, чтобы заняться остальными пятерыми сукиными детьми.
Как вы можете судить по этой бредовой мысли, я не преувеличивал, когда раньше говорил, что тринадцать лет в бестелесной черноте свели меня с ума.
Чтобы сделать это дело еще более трудоемким, мне показалось подходящей идеей убрать его искусно, чтобы лучше проверить свою пригодность: встретиться с ним лицом к лицу и поразить его холодным оружием, выпустив ему кишки.
В лавке сувениров, ножей и оловянных солдатиков у портала на Пласа Майор я купил себе большой нож на пружине, изготовленный в Альбасете, точную копию тех, какими пользовались разбойники из Сьерры-Морены.
Прежде чем я вошел в лавку, мое внимание привлек замечательный оловянный солдатик, изображавший карлистского генерала Сумалакарреги. Я подумал, что, если б мой отец был жив, я бы с удовольствием подарил его ему.
Мне наточили нож в точильной мастерской на рынке Аточа.
Когда Лало Сепильо не встречался с Бланкой, он обычно проводил вечер с дружками, столь же непрезентабельными, как и он сам, в знаменитом коктейль-баре «Перико Чикоте» (гораздо низшего уровня, чем «Твинз»). Оттуда он отправлялся домой в час или два ночи, с котелком, доверху наполненным «кубалибре», и всегда один.
Он припарковывал свой огромный старый «мерседес» возле «Чикоте», на улице, перпендикулярной или параллельной этому отрезку Гран-виа. Той ночью он оставил его на улице Рейна, позади бара, – в ту пору там было мало народу.
Вышеупомянутый Лало был треплом; я слышал, как он однажды вечером заявил в «Чикоте», что всегда оставляет машину открытой.
– Кто станет угонять у меня этот танк? И внутри нет ничего ценного, даже радио у меня нет… Пусть воры открывают дверь и проверяют. По крайней мере так мне не сломают замок и не разобьют стекло.
Так что, когда пробило полночь, я надел кожаные перчатки, открыл заднюю дверцу и спрятался на полу его просторной машины, улегшись позади передних сидений. Я был, как и полагается, одет в черное, а на голову натянул шапку с прорезями для глаз, закрывавшую шею и уши, и я раскрыл нож.
