- Кто этот Тьюльпан, о котором ты говорил во сне, как о своем знакомом?
- Я?
- Разве я не с тобой спала сегодня?
- Ну, конечно, дорогая! Главным образом разговаривали наши тела (он прошептал это с величайшей нежностью). Тюльпан? О, возможно, что я произносил это слово! (Это было ска зано с величайшим лицемерием). Мой дед, голландец, выращивал целые гектары этих великолепных цветов. И мне не остается ничего другого, как вспоминать о своем детстве, проведенном в деревне.
Вторая его оплошность могла оказаться значительно серьезнее, когда, когда приняв это наспех выдуманное им объяснение, Вильгельмина, разглядывавшая его под тем предлогом, что у него плохо сидят штаны, последняя вещь у Юпитера, о которой подумала бы Юнона, - спросила с прелестным жеманством, которое, однако, не помешало ей взирать на него со смутным подозрением, как он себя чувствует.
- Что значит - как я себя чувствую?
- Видите ли, мой дорогой, смертельно пьяный и полумертвый, вы просыпались каждые полчаса, набрасывались на меня, насиловали меня, ублажали и переполняли восторгом столько раз, что я почти теряла сознание, и делали это с таким напором, который не мог не ослабеть от постоянного повторения. Следовательно?
- Вот уже больше года, как я ждал... - начал Тюльпан. Но успел исправить свою опложность, так как не было никакой возможности рассказать о многомесячном воздержании на борту "Рейнджера", и удачно закруглил фразу: Вот уже больше года, как я ждал, когда мне наконец предложат то, что сможет вызвать у меня вдохновение.
- Вы ведь не любите худых женщин? - спросила Вильгельмина, которая, как и все толстые женщины, ненавидела худышек.
У Тюльпана нашлись простые и искренние слова, которые дошли прямо до сердца Вильгельмины и наконец-то убедили её в том, что она имеет полное право быть толстой.
- Я не люблю их, Вильгельмина, - сказал он. - Я всегда боюсь об них порезаться.
Компенсировав этими добрыми словами те дары, которые предложила ему Вильгельмина и после которых им обоим опять пришлось отправиться в ванну, он попросил у неё разрешения немного пройтись по городу и вскоре вышел на улицу.
Тумана в это утро не было. Видимость была достаточной, чтобы убедитьсядо самого горизонта - никаких следов "Рейнджера".
Что же касается его ялика (ноги сами понесли его к месту, где он оставил тот накануне) - никаких следов. Ничего, кроме куска веревки.
"- Да, вот я и арестован и тюрьмой будет служить вся Англия" - сказал он сам себе и подумал о том, как же выбраться отсюда.
