«Нужны большие женские документы (не „со ступеньки вниз, а вверх“), потому именно женские, чтобы написать по ним новые заветы (…), не пролетариату, а вам, женщинам, принадлежит будущее».
Так опять подхватывалась когда-то за ненадобностью выброшенная юношеская идея, приведшая его в темницу, созревал в душе новый сюжет, а между тем никаких документов не последовало, довольно скоро Пришвин понял, что девица водит его за нос (у нее был заграничный покровитель, с которым она не знала, как расстаться, да и не была уверена, надо ли расставаться), и заключил, что «основа ее — имеющая вид правды ложь». В конце лета получил неожиданное письмо от ее матушки, в котором она писала о «хорошем, трудном и сложном», высоко оценил это послание и ядовито попросил написать ему еще, чтобы
«я мог наконец окончательно расхохотаться над собственной глупостью, породившей легенду об авантюре „семейного счастья“».
С Тасей на этом все закончилось, но схожий сюжет поиска возлюбленной повторялся в пришвинской судьбе еще несколько раз.
Приехав в 1928 году после долгого перерыва в Питер, который изменился и стал для него совсем чужим, и бродя в тех местах, где в 1918 году он жил, писатель неожиданно столкнулся с пожилой женщиной, чье лицо показалось ему знакомым.
Женщина гуляла с пятилетним мальчиком и тоже узнала своего бывшего соседа. Это была мать героини «Голубого знамени» — Софьи Васильевны Ефимовой, прелестной остролицей Козочки, — некогда мечтавшая отправить свою дочь под венец с именитым жильцом, и ее внук, Козочкин сын.
— Приходите вечером, Соня будет рада вас видеть.
И город в одночасье для него переменился, ожил и снова стал родным и узнаваемым.
Пришвин застал свою старинную приятельницу в положении жалком и неприглядном. Оказалось, что его «тюремная невеста» пережила кратковременную, но сильную любовь к некоему Сергею, побывала замужем, но мужа своего не любила, была как женщина им не удовлетворена, долго не могла забеременеть, а когда по настоянию мужниной родни после долгих мучений произвела на свет сына, то супруга своего прогнала и стала одна воспитывать ребенка.
Михаил Михайлович был настроен на романтическое приключение с молодой одинокой женщиной, однако роман у них вышел по-петербургски декадентский и чуть извращенный:
«Она сидела у меня на постели, почти голая, я подошел к ней, обнял ее, хотел сказать, но не мог, от нее не было тока. Я сказал: „У тебя, Козочка, тело розовое, а бывает голубое“. Она ответила: „У меня есть и голубое“, — и открыла мне ноги выше чулок…»
