Герои еврейской истории незримо присутствовали в сознании если не всякого – то почти всякого еврея. Не особенно люблю Бабеля – но как хорошо у него видно и это! Вот бредет еле живой герой, приехавший в Петроград: «Невский млечным путем тек вдаль. Трупы лошадей отмечали его, как верстовые столбы. Поднятыми ногами лошади поддерживали небо, упавшее низко. Раскрытые животы их были чисты и блестели». И герой вспоминает: кто это из знаменитых евреев погиб на самом пороге цели? И вспомнил: Маймонид18.
Многие ли русские парни вспомнят в такой момент смерть Пржевальского на пороге новых великих открытий? Французы – Бальзака, который женился на любимой женщине уже умирающим? Англичане – лорда Байрона, умершего от холеры в Греции, куда он привел трехтысячный отряд Добровольцев, на пороге великих дел? Европейцу очень даже есть кого вспомнить – но наши культурные герои живут в нашем сознании иначе, чем в сознании евреев.
Герои еврейской культуры
Александр Сергеевич Пушкин – традиционно, с середины XIX в. – культовая фигура в русской культуре. Все народы Российской империи – тоже традиционно – воспринимают эту фигуру как культовую. Сейчас не место выяснять, насколько это разумно или справедливо; сейчас важнее, что сама трактовка образа А.С. Пушкина, понимание его личности очень различны в русской и еврейской среде. Это тем более поразительно, что еврейские интеллигенты, как правило, настолько ассимилированы, что уже и сами не отделяют себя от русской среды, и русские никак не видят в них «чужаков». Пушкина воспринимают по-разному люди, сказавшие первое «мама» на русском языке и жившие в едином культурном поле русской-российской-русскоязычной культуры. Эти люди слабо различают, а порой и вообще не различают «своих» и «чужих» в этом поле.
Их вкусы, интересы и взгляды сформированы одним и тем же языком, культурными ценностями, образом жизни и правилами жизни в одной исполинской империи. Но оценки Пушкина, сами подходы к трактовке образа – различны. Легко заметить, что «классическая» трактовка образа Пушкина всегда включает некоторую ретушь.
Вообще значимые деятели в глазах христианского общества остаются «как бы немного святыми». Это хорошо прослеживается на Западе в историографии Р. Бэкона и Карла Великого, даже в XVII веке применительно к Ришелье и лорду Кларендону. В России – в «канонизации» образов Петра I, Ивана IV, даже Екатерины II.
Давно известно, что ушедшие культурные эпохи переживаются долго, если не вечно. В работах современных греческих филологов прослеживаются подходы, типичные для Византии19. Ю. Лотман много раз отмечал, что в петербургский период русской истории культура московского периода вовсе не исчезает, ценности и представления этой эпохи продолжают жить в новых формах и чаще всего скрыто20.
