Позднее, лежа в одиночке на скрипящем топчане, я как мог спокойно проанализировал этот эпизод. Стал серьезно и внимательно перебирать свою жизнь за последние два года — всплыло многое, что считал мелочью. Очень многое вспомнилось; и вывод уже готов: все эти годы командование армии помнило о своем промахе с техникой особой секретности, а следовательно жило в постоянном страхе за свое благополучие, даже за саму жизнь.
Многими, в том числе и непредвиденными путями-тропочками правда могла дойти до Москвы. В том числе и с моей помощью: бахвалясь, сболтну — вот и вся премудрость. Потому армейское командование одновременно ненавидело и боялось меня, потому и держало около себя, так сказать, под неусыпным надзором.
Разгадал я и еще одну причину, которая мешала командованию армии давно услать меня к черту на кулички: моя удачливость, везучесть в решении специальных заданий; подобный человек на войне в любую минуту может даже очень пригодиться.
Вот так, по кубику, по кусочку, по обрывочку и слагал я общую картину. И к утру уже точно знал, что и командование полка лишь терпело меня: из-за повышенного ко мне интереса штаба армии считало меня их «подкидышем». Надеюсь, вам ведомо, что помимо прочего входило в обязанности подобных индивидуумов?
Уверовал я в ту ночь и в то, что трещину между командованием полка и мной создали, основательно углубили и расширили почти до размеров пропасти те самые подхалимы, двуличные людишки, кружившиеся около меня в дни моих удач. Ведь слово, сказанное в подходящий момент, может мгновенно возвеличить или уничтожить напрочь.
А сколько самых невероятных баек обо мне вошло в уши полкового начальства за эти годы!
Короче говоря, командование вообще давно избавилось бы от меня, если бы подвернулся случай, гарантирующий ему полную безопасность. Теперь он появился: в общем океане ликования кому есть дело до одного человека, уныло бредущего обочиной, бредущего против радостного потока?
Много чрезвычайно обидного выпало мне пережить за годы заключения. Но самое-самое невыносимое было возвращаться в Россию не победителем, а в арестантском вагоне, под конвоем бдительных автоматчиков и вовсе озверевших псов.
От Берлина до Урала дополз наш арестантский вагон. Здесь, на Урале, мне и объявили приговор «тройки»: двадцать пять лет лишения свободы и десять лет поражения в правах. За что так много отвалили? За шпионаж в пользу фашистской Германии и антисоветскую пропаганду. Председатель «тройки», зачитавший мне приговор, откровенно и не тая злости сказал, когда я попытался кое-что прояснить для себя, что с таким «букетом» преступлений и высшую меру наказания запросто схлопотать можно было.
