Ветерок действительно стал сильнее, и колокольчики на шкафу зазвенели на очень высокой ноте, звук был красивым, но сейчас действовал на нервы.
– Да, – сказал Игорь. – Цильцуль…[2]
И добавил:
– Колокол.
Он сказал это по ошибке, или для него нежные колокольчики действительно звучали, подобно набату? Понимал ли он разницу между «колокольчиком» и «колоколом»? В другое время я бы непременно спросил, и если Игорь спутал слова, объяснил бы разницу, так мы всегда поступали.
– Да, – сказал я, поднялся и сдвинул створки окна, воздух с улицы шел тяжелый, густой какой-то, не вечерняя прохлада, а дневной зной – если закрыть глаза, можно было подумать, что на улице полдень. Странная погода. Впрочем, я уж совсем ко всему начал относиться с подозрением. Обычный хамсин.
Колокольчики еще раз звякнули и замолкли.
Игорь сидел на кровати, положив ладони между колен и опустив голову. Надо было спросить наконец, а я не мог.
К черту, подумал я. Не сейчас. Потом как-нибудь.
Потом он забудет. Я слишком хорошо знал Алика, слишком хорошо знал, как у него это происходило.
– Шотер…[3] – сказал Игорь, не поднимая головы. – Он дурак.
– Да? – сказал я осторожно.
– Он думает, это мама.
Внимание. Сейчас нужно точно подбирать слова, особенно если учесть, что не всякое русское слово Игорь понимает правильно.
– Мама?
– Рацха ото.[4]
Нужно, чтобы он говорил по-русски. Иначе разговора не получится, каждое слово придется интерпретировать, а мне нужно было знать абсолютно точно.
– Не понимаю, – сказал я. – Ты знаешь, с ивритом у меня проблемы.
Игорь поднял на меня тяжелый взгляд. «Не строй из себя Незнайку, – говорил он, – разве я не слышал, как ты говоришь на иврите?»
– Мама, – сказал он. – Убила папу. Дурак.
– Дурак, – согласился я. – То есть… Не дурак, конечно, просто он ошибается. Он не знал маму. Не знал папу. Не знал, как они друг друга любили. Ничего не знал.
– Тогда молчал бы.
Резонно.
– Такая у него работа, – вздохнул я. – Он хочет понять, кто это сделал. Кто-то же сделал это. Конечно, не мама. Не бабушка. Не… – я помедлил, – не ты.
Взгляд Игоря стал совершенно непонимающим.
– И не я. Я был на балконе и, к сожалению, вообще не видел, как это…
– Никто не видел, – сказал Игорь странным голосом, почти не разжимая губ.
– Кроме тебя, – твердо сказал я. То есть я хотел, чтобы мой голос звучал твердо. Так твердо, чтобы Игорь понял: мне все известно, но чтобы не испугался, не ушел в себя, не закрылся окончательно. Если не получится, если он спрячется в скорлупу, как это часто делал Алик, если придется все отложить на другой день, то он может забыть самое главное, то, что сейчас кажется ему второстепенным, он еще не способен отличить нужное в собственной памяти от лишнего, Алик тоже был таким в его возрасте. Мне обязательно нужно было довести разговор до конца сейчас, сегодня.
