Фейт первая увидела его сквозь крупные ячейки паутины, которую она собиралась смахнуть с переплета слухового окна: маленькая темная фигурка с горбом рюкзака, спускающаяся по извилистой тропке, которая вела от шоссе к замку. В мгновение ока она забыла всю скуку, все ожидание и, выкрикивая его имя, побежала вниз.
На пятидесятидвухлетие Ральфа они устроили пикник на берегу, неподалеку от Руайяна. От сложенного шалашиком костра в сторону моря лениво полз дым. Солнце, клонящееся к горизонту, разлилось по поверхности волн переливающимся шелковистым заревом.
Говорили об Испании. Фейт, глядя на закат, слушала краем уха.
— Республиканцы победят, — изрек Джейк.
Феликс покачал головой:
— Не надейся, мой милый мальчик.
— Но они должны…
— С помощью Сталина… — начал было Гай.
— Сталин слишком нерешителен, — отмахнулся Феликс. — Он боится, что, если он поддержит Республику, у Германии появится предлог, чтобы напасть на Россию.
На фоне золотистого неба четко вырисовывались рыбацкие лодки, возвращающиеся в гавань. Фейт смотрела, как Гай допивает последние капли вина из своего бокала. Ральф откупорил еще бутылку.
— В любом случае нас это не коснется. Вся эта чертова мясорубка не коснется никого, кроме испанцев.
— Заблуждаешься, Ральф. Если мы позволим Франко победить, то рано или поздно это затронет всех нас.
— Гражданская война? Вздор. Полнейший вздор. Тебе, наверное, солнцем голову напекло, Феликс. — Ральф снова наполнил бокал Феликса.
Один из Квартирантов, французский поэт, сказал:
— В Испании идет последняя романтическая война, вам не кажется? Я бы сам примкнул к Интернациональным бригадам,>[11] если бы не больная печень.
— Романтическая? — взревел Ральф. — С каких это пор война стала романтикой? Это мерзкое кровавое занятие.
— Ральф, дорогой. — Поппи погладила его по руке.
Сети для ловли устриц и мачты рыбацких лодок были подобны черному кружеву на колеблющемся шелке моря. Феликс подбросил в костер плавника и откашлялся.
— Я должен сказать тебе, Ральф, и тебе, милая Поппи, что в конце сентября уплываю в Америку. Виза наконец готова. — Феликс накрыл руку Ральфа ладонью и мягко сказал: — Ты должен понять меня, Ральф. Так будет безопаснее.
— Боже милостивый, дружище, о чем это ты?
— Я еврей, Ральф.
Фейт, сидящая на песке, едва расслышала его тихие слова. В глазах Феликса было грустное, почти жалостливое выражение. В последнее время Фейт замечала, что Поппи иногда смотрит на Ральфа таким же взглядом.
