Чтобы выжить в такой ситуации, существовал единственный способ — отсечь все эмоции, запретить себе сопереживать тем, за чью жизнь он был в ответе. Гай не мог позволить себе жалеть своих пациентов — он только делал разрезы, накладывал швы и с холодной объективностью решал, на какие тела стоит тратить усилия, а какие уже не подлежат ремонту. Иногда Гай боялся, что эта принудительная отчужденность проникнет в остальную часть его профессиональной жизни, и, видя женщин, чьи сыновья погибли в море, или стариков, потерявших своих жен при налете, он ничего не почувствует и будет выписывать успокоительное, думая лишь о теле, безразличный к душе.
Способность испытывать сильные чувства сохранилась в нем только по отношению к одному существу. К Оливеру. Элеонора отвезла ребенка к бабушке в сентябре, но Гай смог в первый раз выбраться в Дербишир только в конце ноября. Оливеру вскоре должен был исполниться год, он лепетал свои первые слова и был почти готов сделать первые неуклюжие шаги. Увидев после трехмесячной разлуки своего златокудрого, синеглазого сына, Гай испытал такой ошеломляющий прилив любви, что с трудом сдержал слезы. Здоровый и красивый Оливер пробудил в нем невыносимые воспоминания обо всех мертвых и раненых детях, которых он вытащил из-под обломков. Тут же, не сходя с места, Гай поклялся себе, что Оливер никогда не будет страдать, что он защитит его от всех ужасов жизни. Его сына всегда будут любить, ничто не будет ему угрожать, и он ни в чем не будет нуждаться.
Гай пробыл в Дербишире три дня. Он брал Оливера к реке, посмотреть на лед, сковавший Дав у берега, и носил на закорках на самый верх Торп-Клауд. После этого он приезжал в Дербишир еще дважды, оба раза с Элеонорой. И каждый раз, когда ему приходилось расставаться с Оливером, Гай был вынужден признать, что Элеонора намного легче переносит разлуку с сыном, чем он. На самом деле она даже расцвела, как только с нее спал груз ответственности за маленького ребенка. Работа в Женской добровольной службе поглощала большую часть ее времени; оставшуюся отнимало ведение хозяйства.
Его согласие покинуть Мальт-стрит служило подтверждением поговорки о том, что капля камень точит. Элеонора долго обрабатывала его, и Гай наконец сдался. Она организовала переезд из дома, в котором Гай жил с самого рождения, так уверенно, бодро и эффективно, как делала любое дело. В доме на Холланд-сквер она наслаждалась просторными, изящно обставленными комнатами, знакомыми с детства красивыми вещами. Когда Гай однажды признался в том, что его мучает ностальгия по старому дому на Мальт-стрит, Элеонора холодно посмотрела на него и сказала:
