Жалок тот, кто не имеет в душе чувства Родины, кто словно перекати-поле бессмысленно носится по свету, нынче — здесь, а завтра — в Африке или в Латинской Америке, так и не зная, что оставить своим потомкам, за что держаться в жизни, где провести старость…
Простые истины открываются там, в своем дворе у родной хаты, ибо только там, в одиночестве и тишине, можешь вынести приговор самому себе, после которого многое в жизни оценишь иной мерой.
И, возможно, начнешь наконец хотя бы чуть-чуть понимать своих малограмотных родителей, которые так просили когда-то остаться дома.
Мог ли ты остаться — это уже другое дело…
Тогда, сидя во дворе у хаты, вдруг услышал я разговор на улице, у той скамейки, на которой когда-то — как давно это было! — мы сидели под звездным небом, я, Олешников и Лабутько, и, болтая ногами, судили-рядили, кто куда уедет из Житива.
— Так что, Андрей, люди говорят, что сынок Валесского вернулся домой. Оставил всю свою науку и в Житиво приехал. Хотя и к пустой хате, хотя и во двор, где крапива шумит, однако же вернулся. Позвала своя земля к себе.
— Ага, и я тоже слышал, что вернулся. Как раз тогда, как родители отомрут, они и возвращаются. А до того им все некогда. Все по свету носятся сломя голову.
— Ну, ты, Андрей, напрасно на молодого Валесского наговариваешь. Он же, говорят, шибко умен. Он же каких-то там гадаманов нашел у человека. О них нонче весь свет гуторит. И у нас. И там.
— А я тебе, брат, скажу правду: плевать мне на то, что он там нашел у человека. Они все причины находят, чтобы нас быстрее одних оставить и отсюда, из Житива, съехать. То за романтикой, то за деньгами, то за легким хлебом, то за развратом, то за наукой — все они едут, едут, всяк за своим счастьем. А кто здеся останется, кто, я вот у тебя спрашиваю? Кто хлебом и мясом людей кормить будет? Вот вспомнишь ты мое слово — доживемся, что в городах с продуктами станет — хоть шаром покати… Вон дожились, что в новую школу в первый класс детей не соберут, хоть ты из детприемников завози. Или хоть ты эту школу совсем закрывай. Так вот и скажи, умник, кому и что после нашей смерти останется? Зачем мы тут жили? Только небо коптили?
— Ну, Андрей, не говори так резко, не горячись, ты вот лучше меня послушай. Энтих гадаманов тоже непросто было сыскать, голову задурить надо было хороше-енько. Если бы не сынок Олешникова, кабы не Лабутькова поддержка, так бы Валесского сын навряд ли тех гадаманов сыскал бы. Они, как мне мужики на колхозном дворе сказывали, все втроем их искали, короче говоря, помогали друг дружке, вместях держались.
