Александр Первый и тайна Федора Козьмича | страница 5



Приведенные выше свидетельства, мне кажется, исключают мысль о притворстве Александра, разыгравшего якобы сцену горести преднамеренно и неискренно. В то время ему было всего 23 года. Едва ли в нем, вышедшем лишь из юношеского возраста, можно предположить такое тонко рассчитанное коварство. Гораздо вероятнее допустить, что он искренно поверил настойчивым обещаниям заговорщиков сохранить жизнь отца от насилий и, только после неоднократных уверений подобного рода, дал наконец свое согласие на дворцовый переворот.

11 марта отбросило от себя мрачную тень на душу Александра I. Воспоминание об этом дне по временам тускнело, иногда вновь оживало. Последние годы у него стало проявляться состояние грусти и меланхолии, которая с годами усилилась. «Последний период его жизни был подернут каким-то нравственным туманом», замечает современник. «Каждый по-своему объясняет причину его неутешной грусти». Меттерних на конгрессе в Троппау, изумленный происшедшей в русском императоре переменой, услышал от него в объяснение: «Вы не понимаете, почему я теперь не тот, что прежде? Я вам это объясню. Между 1813 годом и 1820 протекло семь лет, и эти семь лет кажутся мне веком. В 1820 году я ни за что не сделаю того, что совершил в 1813 году. Не вы изменились, а я. Вам не в чем раскаиваться; не могу сказать того же про себя». В нем развилась подозрительность, доходившая до мании. Он не только боялся за свою безопасность. Страдая глухотой, он плохо слышал разговор собеседников, и, при виде улыбки на устах царедворцев, ему казалось, что над ним смеются или делают друг другу знаки, которых он не должен был замечать. Случалось, что он просил Нарышкину, «во имя их старой дружбы», сказать ему, что в нем было смешного.

Поддавшись общему увлечению мистицизмом, охватившим тогда всю Западную Европу, он искал утешения в религии. Он беседовал с монархами, «святыми людьми», вместе с министром Шишковым проливая слезы над текстами священного писания, подходившими, как им казалось, к современным событиям; любил также «гадать» по евангелию, и на открытой наудачу странице искать ответа на свои мысли. Описанное состояние Александр I вполне соответствовало реакционному направлению его внутренней политики.

Религиозный мистицизм не развеял мрачных дум Александра I. Попрежнему «тайный червь меланхолии точил его сердце». Если верить А. Чарторыйскому, «в последние годы царствования Александра I та же мрачная идея (о том, что он своим согласием на переворот способствовал смерти отца) снова завладела им, вызвала отвращение к жизни и повергла в мистицизм, близкий к ханжеству». Но объяснение это сомнительно: Чарторыйский в последние годы жизни Александра I стоял далеко от императора и о состоянии его души мог судить очень гадательно. Возможно, что эта мысль способствовала развитию того психического маразма, который охватил государя. Года за три до своей кончины, Александр жаловался императору Францу, что его томит предчувствие близкой смерти.