— Что там такое? — спросил Оленич.
— Да вот… нарвался на пьяного Бориса…
— Погоди…
— А ну его! Не связывайтесь, проспится, на том и кончится. Все равно нет на него управы…
Григорий бросился к колонке, умылся, вытерся рукавом и пошел прочь. Только Оленич ступил на первую ступеньку к двери, как вывалился огромный, с помутневшими глазами, с расставленными в ярости руками Латов.
— Матрос Латов! Отставить мордобой!
На мгновение от неожиданного властного окрика Латов остановился. Оленичу даже показалось, что моряк отрезвел и как-то растерянно спросил:
— Ты кто? — Но потом, вдруг увидев и поняв, что перед ним инвалид, презрительно кинул: — Ты против кого, несчастная пехтура? Да я кровью утру твою морду! — И выставил вперед беспалые руки в черных чехлах.
И в этот миг, словно пантера, бросился на Латова Рекс, встал на задние лапы, упершись передними в грудь матроса, раскрыл пасть, грозно рыча. Теперь пьяный дебошир окончательно протрезвел и пришел в себя, в страхе глядя на собачью пасть. Но пес опустился на землю, отошел назад и сел рядом с Оленичем, но зорких, немигающих глаз не сводил с человека, который угрожал хозяину.
— Что же ты, братишка, приумолк? — Оленич был спокоен и не улыбался, хотя его слова были насмешливыми. — Или ты молодец против овец, а против молодца — сам овца? Давай сядем за столик да поговорим.
— Пускай с тобой палач говорит! — нехотя произнес Латов, но в голосе уже не было ни ярости, ни злобы.
— Ну, о палаче мы еще поговорим. И ты напрасно так бездумно произносишь это слово: твой палач недалеко бродит!
— Не цепляйся! Видишь, пьяный человек…
— Человек? Это ты смело говоришь, Латов. Был ты человеком, это верно. Давно был, да сплыл с морской пеной. Люди вон где — в селе, в домах, в поле, на фермах. Люди окружают тебя, но ты перестал быть их сыном, братом, другом. И терпят они тебя не потому, что ты такой страшный, а лишь из уважения к твоей морской форме, которую ты позоришь.
Оленич заметил, что буфетчица, официантка, повариха выглядывают из-за прилавка и штор: для них было невиданное зрелище, чтобы кто-то осмелился стать наперекор Латову! Такого еще не бывало!
— Да что с тебя возьмешь, когда ты стал хуже предателя…
Латов, который все-таки присел на стул, схватился и рванулся с воплем на Оленича:
— Я не посмотрю на твою псину! Ты не смеешь мне такие слова говорить!
Но Рекс зарычал, зашевелился, и матрос снова сел и умолк.
— Не прыгай передо мной, Борис. Я хотел тебе сказать правду о тебе самом, кем ты стал. Но я твердо знаю, что ты и сам все понимаешь, а дебоширишь потому, что потерял власть над своим диким нравом. Свой разум ты убиваешь водкой и потому ничего не помнишь и не хочешь помнить: ни Оксану, ни любовь свою и молодость, ни даже то, ради чего ты сражался. Я тоже калека, но я остался человеком, а ты — нет. Увидели бы тебя братишки с твоего корабля! Если бы они поднялись со дна морского, то судили бы тебя как предателя. Ты предал их честную смерть. И народ думает, что все матросы похожи на тебя.
