Когда Вагинакович приводил в номер очередную подругу, то на некоторое время уходил в буфет за ужином, давая гостье краем глаза заглянуть в сберкнижку и оценить его возможности. Пустив таким образом «пыль в глаза», изобретательный ловелас обещал золотые горы, чем вызывал восхищение и поклонение.
Мамзель также изучила финансовый документ и усмехнулась: в графе «дата» вместо «июня» стояло «июна». Но это ее не смутило.
Через две недели, наголо стриженый Самвел забрал хранившиеся у Левшу деньги, банку с золотыми изделиями и укатил со Светой в Омск, откуда она была родом.
- Из этого рая не выйдет ничего, - оценил свадебное путешествие Генерал, - сильно она на клафилинщицу смахивает.
Умудренный жизнью Генераша в какой-то мере оказался прав, но не смог в этом убедиться воочию. Он умер, как солдат, не сходя с Магистрали, от туберкулеза и сердечного приступа. Вечная ему память. Левша заказал по сходной цене памятник из бракованной гранитной плиты и установил на генеральской могиле.
Прошло три года, и Левша начал забывать о существовании Самвела, когда тот, обшарпанный и не по годам постаревший, вернулся в город. Как прожил это время, путешественник рассказывать наотрез отказался. И только один раз, крепко набравшись, пожаловался:
- Знаешь, Зима-джан, то, что Свет ушла – не беда. Я уже сам хотел от нее убегать. Но что мой подарок – золотые часы с браслетом оставила, пока я спал, ей простить не могу. И спичками на столе рядом с часами выложила одно только слово: «Дурак».
- Не расстраивайся, Самвел-джан*(*джан – дорогой, уважаемый(армянск.)) – просто у нее не было ручки.
За время путешествия Самвела многое изменилось. Вместо Генерала на раздачу стал татарин Рашид, который, ссылаясь на возросшее количество «станков», привел себе на подмену Нильса. Эта парочка не задержалась, и их место занял отставной танкист, Санька Длинный. Был он белобрысый, улыбчивый, и от занятий боксом чуть сутуловатый. По старой армейской привычке Длинный тяготел к дисциплине и порядку, за что заглазно Юркой Москвой был прозван Гудерианом.
В «станках» была текучка кадров. Ряды урок поредели. На их смену Москва подтянул Алексеевскую молодежь, которая ни в чем не уступала ветеранам. И когда Мартин, через московского вора в законе Андрея Росписного « пробил» место в Москве на Лубянке, то Гудериан первыми отослал в «командировку» Алексеевских. Руководившие московскими «станками», вездесущие Муравел и Нильс, охотно приняли в свои ряды мерефянского Очкаря, матерого Гуталина, перспективных Пьявку, Боню и спортивного Саню Головко. А от услуг потрепанного жизнью Самвела отказались наотрез.
