бриллиантами управлюсь, так и в путь... Не знаю, сколько времени уйдет на это, но
к утру определюсь. Помнишь, как в той песне:
«а рано утором зорькою бубновой
не стало больше Кольки Ширмача»
В песне пелось не про Никанора, а Кольку, но Левша не стал его поправлять. Катсецкий подтолкнул его к двери и, наклонившись к уху, прошептал одними губами:
- Ну, а если духу не хватит сделать, что задумал, тебя позову на подпору. Давно хотел узнать, о чем к расстрелу приговоренные думают в свой последний миг. Только так я смогу судьбу обмануть. Не зря же я тебя натаскивал. Прикинешь на себя шкуру ката. А за помощь – бриллианты твои. Ну, а ты иди путем, который выбрал. Не сворачивай ни влево, ни вправо. Иди и готовься к войне, - напутствовал он Левшу, и вдруг спросил не к месту:
- А ты помнишь ту рыжую, что года два назад меня от простуды лечить приходила?
- Помню, - ответил Левша. – Ну и что из этого?
- Занятная особа, - вздохнул Никанор, - душевная. Грех попутал, и я как-то сошелся с ней месяца на два. Квартиру снимали на Холодной горе. А потом перегорело. Не пара я с ней, разница в летах слишком большая. Она одна догадалась, что со мной неладное происходит, а помочь не смогла. Не в силах.
- Да, вот еще что, - спохватился Катсецкий. – Ты присмотри за Золотым. Он дороже всех. Только он один понимал меня до конца и корысти не имел.
От духоты и смешанного с пороховыми газами запаха крови, у Левшу запершило в горле и тисками сжало виски. Где-то в центре головного мозга ослепительно ярким светом вспыхнула матовая лампочка и, не выдержав накала, лопнула на тысячи мелких ранящих осколков. Голова пошла кругом и, удеживая равновесие, он присел на корточки, коснулся рукой пола и почувствовал, как ладонь увязла в начинающей густеть липкой крови. Время, ставшее тягучим, как остывающая кровь, на какой-то промежуток остановилось и замерло, ожидая пока Левша придет в себя.
При неверном свете керосинки он на ощупь отыскал на полу еще теплую гильзу, дрожащими от волнения, негнущимися, непослушными пальцами вытащил из графина пробку и перевернул его верх дном.
Из горлышка скатились несколько запоздалых капель и смешались с лужей черной крови, в которую уткнулась голова Никанора. Бриллиантов не было и в помине.
- Обманул, гад ползучий. Не заплатил за проезд и оставил ни с чем, - со злобой думалось Левше. – Никому нельзя верить на слово.
Вытерев руки полотенцем, он принялся лихорадочно обыскивать лежавшего на полу, с неестественно запрокинутой головой, Катсецкого.
