Выйдя от начальника, Стрижников направился через лагерь к лесу, где в сопровождении старшины второй статьи Алексеева находились на прогулке воспитанники его роты. Ему надо было побеседовать с ними об отъезде в училище и начале учебных занятий. Но не это занимало мысли капитан-лейтенанта.
«Почему, почему случилось так, что мне до сих пор неизвестно, кто же из малышей (офицеры в лагере и нахимовцы старших рот между собой называли новичков «малышами») был на озере во время грозы? Неужели они мне не доверяют или боятся меня?» — с тревогой думал он, вспоминая, что его настойчивые вопросы перед строем так и остались без ответа.
Конечно, можно вызвать Метелицына, чтобы он указал в шеренге новичков своих спутников. Но Стрижников не хотел и считал бы унизительным для себя поступать подобным образом. Это ему казалось недостойным педагога.
«Нет, так не годится! Между нами обязательно должно быть полное доверие друг к другу», — убеждал он самого себя.
Капитан-лейтенант так углубился в свои мысли, что едва не прошёл мимо небольшого, стоявшего на отлёте домика с зелёными ставнями. Здесь помещался лагерный лазарет, а Стрижников с утра собирался узнать о здоровье заболевшего вчера воспитанника Тропиночкина.
Дежурный санитар предложил ему надеть халат и повёл через крохотный чистый коридорчик в единственную палату, где в полном одиночестве (остальные три койки пустовали) лежал Тропиночкин.
— Тут уж приходили к нему приятели, — сказал санитар. — Малины принесли. Только я не впустил их — не велено.
Он открыл дверь в палату.
Тропиночкин, стоя на койке, усиленно делал знаки кому-то за окном. Заметив входящих, он юркнул под одеяло, но, узнав Стрижникова, должно быть, хотел встать, чтобы приветствовать его.
— Лежите, лежите, — сказал капитан-лейтенант, и знакомая добрая улыбка осветила на миг его умное лицо с двумя одинаковыми морщинками по краям рта. — Как вы себя чувствуете?
Тропиночкин молчал, всё ещё борясь с внезапным смущением, и осторожно поглядывал в окно.
— Что говорит врач? — обратился Стрижников к санитару.
— Врач скоро придёт, — сказал санитар. — Говорит, что застыл где-нибудь сильно паренёк, вот его и прознобило. Малярийный, вроде сказать, приступ. Он, слышь, и раньше малярией болел.
— И раньше болел? — спросил Стрижников у Тропиночкина.
— Было на фронте один раз, — тихо сказал Тропиночкин, — а сейчас у меня больше ничего не болит, товарищ капитан-лейтенант.
— Сейчас-то не болит, — сказал санитар, — а вчера чуть до сорока градусов не догнало. Надо, парень, ещё денёк полежать, а то она, бывает, отпустит на день, а потом опять хватит!
