— Так ведь как же… — начал было Дуся.
— Вот так же! — сказал Метелицын. — А если про вас узнают, так ещё хуже будет: тут в прошлом году девочка одна утонула из пионерского лагеря. С тех пор у нас особенно строго. Сейчас они думают, что шлюпка была не привязана и её отогнало ветром. А если узнают, начальник училища этого так не оставит.
— Может быть, не узнают, — уныло проговорил Дуся.
— Узнают или не узнают, а всё равно придётся сказать, — неожиданно заключил Метелицын. — А иначе придётся Раутскому за всё отвечать. У него за всю службу ни одного замечания не было. Что же мы, его подводить будем?
— Как же быть-то? — растерянно спросил Дуся, удивлённый таким неожиданным поворотом дела.
— Вот так и быть: в случае чего вы ни слова не говорите про Раутского. Скажите, что это всё я один делал. Понятно? В сущности, ведь он действительно ни при чём. Понятно?
— Понятно, — повторил Дуся, чувствуя, однако, какую-то неясность в душе.
— Ты так и приятелю своему скажи. Ясно?
— Тропиночкину? Он заболел. Его в лазарете оставили.
— Вот тебе раз! — Метелицын нахмурился вновь. — Должно быть, простудился на озере. Теперь особенно круто всё повернётся.
— Неужели круто? — совсем огорчился Дуся.
— Ну, посмотрим ещё. Только бы меня из училища не отчислили. Ты иди теперь и помни, что я тебе сказал. — Метелицын мягко подтолкнул Дусю в плечо, и Дуся медленно пошёл к лагерю, встревоженный и смущённый.
Надо было обдумать всё, что он узнал. Как было бы хорошо поговорить теперь с Тропиночкиным, но это невозможно: в лазарет не пускают и, верно, не пустят ещё целых два дня. Дусе казалось, что вот-вот должно что-то случиться. Но, странное дело, уже наступило время обеда, а ничего не произошло.
После обеда все пошли на концерт. Больше всего Дусе понравились жонглёры и акробаты. После них на сцену вышел клоун и тоже расстелил ковёр и пытался всё делать, как акробаты, но у него ничего, конечно, не получалось, и он стал очень смешно снимать свои огромные ботинки и широченные брюки и одну за другой штук двадцать жилеток, которые оказались на нём.
Дуся невольно смеялся вместе со всеми.
Затем девушка стала играть на скрипке нежную, грустную пьесу, и Дуся, слушая её, вспомнил Метелицына: как он шагал позади строя, лицо его было пасмурным и взгляд тёмных глаз казался тяжёлым и печальным. А потом этот Метелицын появился под фонарём у будки и весело говорил Раутскому: «Но тут же только один малыш, а где остальные?»
И Дусе вдруг представилось, что всё это было когда-то давно-давно. Ведь тогда Тропиночкин ещё сидел на острове, а теперь он в лазарете и видеть его нельзя. Метелицыну же грозит исключение из училища, тогда как виноваты только они. Когда всё выяснится, им, наверное, не выдадут ни погон, ни ленточки на бескозырку. Что, если поставят их позади строя? Или совсем отчислят из училища? И придётся снова надевать свои короткие штаны и длинные чёрные чулки с резинками, заштопанные на колене. И тётя Лиза станет горестно говорить: «Эх, ты!» А бабушка, притворяясь спокойной, утешать её: «Ну ничего, что же теперь делать. Значит, не получился из него моряк — не в отца вышел…»
