Они едут по нищим районам, здесь нет жилых домов, здесь торгуют ширпотребом. Неряшливые, закрытые металлическими щитами лавки явно заброшены, не видно ни баров, ни других индикаторов наличия ночной жизни. Леннокс чувствует, назад пути нет, в нем крепнет дух противоречия. Водитель раздражен, раздражение проникает сквозь экран из оргстекла. В голосах Стэрри и Робин скрежещет металл, Ленноксу ясно: женщины ссорятся. Упоминают погибшего мальчика, сына Стэрри. Боль, вызванную этим упоминанием, Леннокс употребляет на то, чтобы распалить свое отвращение к Майами. Город, в котором он сейчас находится, и Майами-Бич — совсем не одно и то же. Здесь полно транспортных развязок, такси мчится по одной из них, несколько секунд Леннокс уверен, что они направляются в аэропорт. Внезапно они съезжают с бетонной дороги и оказываются в окрестностях Семнадцатой улицы. Ощущение, как если соскользнуть с краешка одного плоского мира и опуститься на качественно иное «блюдце».
— Добро пожаловать в Гавану, — произносит Стэрри. Она вскидывает черную бровь, возбуждение, улегшееся было после Ленноксовой потасовки с «менеджером» в баре, шипит и пузырится в ней, как в бутылке спрайта.
— Маленькая Гавана южнее. — Голос у Робин всё еще хриплый. — А у нас пошли Риверсайд.
— Риверсайд, ха! Тебе просто стыдно признаться, что ты живешь в кубинском квартале. — Стэрри вроде бы просто поддразнивает, но теперь с махровым акцентом, гундосит, как Рози Перес.
— Подумаешь, — парирует Робин. — Это же Майами. Здесь что ни квартал, то кубинский.
Пафосное «Риверсайд» коробит Леннокса. В Эдинбурге планировщики назвали Лит и другие районы, расположенные у воды, «Эдинбургской Ривьерой». Поскольку Лит ассоциировался с футбольным клубом «Хиберниан», а Леннокс болел за «Хартс», ему нравилось говорить, что его новая квартира расположена в «прибрежном районе».
— Видишь ли, — произносит Стэрри, глядя на Леннокса, — для вас, для гринго, все латинские кварталы одинаковы.
Леннокс вынужден признать, что его глаз не улавливает различий между слабо освещенными улицами с однотипными домами. Кварталы не назовешь фешенебельными, но и на гетто они не тянут. Дома в основном одноэтажные. Такси начинает петлять по переулкам, теперь дома ближе, в окнах и на террасах свет, и Леннокс видит, как они непохожи друг на друга. Где-то и лужайка, и садик содержатся в идеальном, доходящем до фанатизма порядке, а где-то больше напоминают пустыри. Первые — в собственности, вторые — сдаются внаем, прикидывает Леннокс. Робин живет в многоэтажке, туда ведут ворота, фасад отштукатуренный, бледно-оранжевый, подъездная дорожка освещается фонарями. На алюминиевой панели двенадцать домофонных кнопок, стало быть, здесь двенадцать квартир; в чистом, без излишеств, холле, с синюшной ночной подсветкой столько же почтовых ящиков.
